Изнанка безнадежного голода

Никто не забыт и ничто не забыто... Казалось бы, никому в голову не придет ни убавить, ни прибавить к святой строчке стихотворения Ольги Берггольц, написанного в блокаду, которая с середины прошлого века живет своей жизнью в газетных рубриках, на праздничных открытках ветеранам, в коротких речах волонтеров перед началом военно-исторических реконструкций боев с немецкими оккупантами. Но вот примета нынешнего дня: иные современные жители героического города на Неве, глубоко чтя подвиг Ленинграда и ленинградцев в годы войны, призывают при этом не забывать, не вымарывать из истории вовсе не героические деяния десятков и даже сотен обезумевших от голода своих земляков. Мол, надо уметь воспринимать просачивающиеся сообщения о каннибализме, эпизоды об имевшем место употреблении в пищу биологических тканей человека, и не следует затыкать уши, ибо эти факты углубили общую трагедию.

Публикаций по этой теме в городской прессе состоялось немало на волне недавнего празднования 65-летней годовщины со дня полной ликвидации блокадного кольца. Так, один блокадник вспоминал, как мальчонкой в 1942 г. угодил по ничтожному поводу в тюрьму, и сокамерник, почти ровесник ему, как-то признался, что осужден за съедение трехлетнего ребенка... Рассказчику с предельной откровенностью вторит в другой газете известный писатель Даниил Гранин, глубоко окунавшийся в блокадную тему: дескать, о героизме тогда мало кто думал, а многие думали о том, как бы не сожрать друг друга...

Каннибализм в условиях ленинградской блокады - не вчера доказанный факт. Но в какую цифирь «уместились» случаи подлинного людоедства в обескровленной голодом, холодом и бомбежками довоенной культурной столице СССР? Их были единицы? Сотни? А может быть, тысячи?

Ответ на этот вопрос с весьма большой вероятностью попадания в «десятку» знают заместитель начальника Бюро судебно-медицинской экспертизы С.-Петербурга доктор медицинских наук профессор Владимир Исаков и судмедэксперт кандидат медицинских наук Виктор Назаров. На основе архивных источников они досконально исследовали деятельность своих ленинградских коллег в годы военного лихолетья, а результаты доложили участникам региональной научной конференции «Блокада Ленинграда. Помним и чтим». Организаторами форума выступили Судебно-медицинская ассоциация Северо-Запада, С.-Петербургское научное общество судебных медиков и С.-Петербургская государственная медицинская академия им. И.И.Мечникова.

В период блокады судебно-медицинская экспертная служба города на Неве носила название «Судебно-медицинская экспертиза Ленинграда» (СМЭЛ). Аппарат управления и амбулатория размещались в доме № 1 по улице Пролеткульта, ныне Малой Садовой, под одной крышей с Ленгорздравотделом. С 1937 г. городской экспертизой заведовала Е.Т.Бокова, которой в предвоенном году исполнилось всего-то 35 лет. Врачебный стаж Екатерины Тихоновны к началу войны составлял неполных 5 лет, а экспертный и того меньше.

Судебно-медицинские исследования здесь еще с дореволюционных времен были организованы по смешанному типу: город был поделен на участки, в пределах которых эксперты обеспечивали как освидетельствование живых лиц для установления характера и степени тяжести телесных повреждений, так и вскрытие трупов на базах прозектур 8-9 крупных городских больниц.

Судебно-медицинская лаборатория находилась при больнице им. В.В.Куйбышева и обслуживала не только Ленинград, но и гигантскую в то время Ленинградскую область и некоторые смежные территории.

По соседству со СМЭЛ дислоцировались две противодесантные батареи, радиокомитет, штаб местной противовоздушной обороны и Управление внутренней обороны города. Этот пятачок подвергался самым интенсивным по сравнению с другими кварталами воздушным бомбардировкам и артобстрелам. Не случайно улицу Пролеткульта «украшали» сооружения из мешков с песком, а бомбоубежища здесь не пустовали.

Чрезвычайная ситуация, в которой оказалась городская судебно-экспертная служба, характеризовалась, конечно же, общими для блокадного Ленинграда проблемами, но она усугублялась и некоторыми особенностями. Мало того, что с мобилизацией на фронт резко сократился штат экспертов и вспомогательного персонала и одновременно увеличились случаи, требующие судебно-медицинского установления причины смерти. Так еще немногих остававшихся специалистов угнетала невозможность полноценного исследования всего объема судебно-медицинского материала по правилам мирного времени. Кроме того, изменились суммарное число и структура экспертных исследований.

Подвижки в структуре освидетельствований наблюдались по всем направлениям. Например, упало количество экспертиз по поводу спорного отцовства (551 в 1941 г. против одной в 1942 г. и двух в 1943 г.). А количество экспертных заключений по поводу установления степени тяжести телесных повреждений сократилось в 1942 г. по сравнению с 1941 г. более чем в 10 раз. Произошедшие количественные изменения имели объективные причины: блокада отодвинула «далеко в сторону» бытовые конфликты. Сослужили свою положительную роль и трудности, возникшие перед ленинградцами в приобретении алкоголя и его заменителей.

Между тем на передний план выступили практически неизвестные в мирное время убийства с целью присвоения продуктов и продовольственных карточек. До войны конфликты разрешались обычно с помощью ножей, теперь же главными орудиями стали утюги и топоры.

С началом блокады возросло число освидетельствований по поводу утраты трудоспособности (в 1941 г. - 2331). Больше всего их было связано с трудовой мобилизацией, уклонение от которой преследовалось в уголовном порядке.

Осенью 1941 г. резко пошли «в рост» скоропостижные смерти пожилых и хронически больных людей, а также маленьких детей от алиментарной дистрофии и ее последствий. В довоенном Ленинграде такая причина смерти была исключительно редким явлением. Трупы для судебно-медицинского резюме в базовые прозектуры органы милиции отныне направляли только при подозрении на убийство. До конца ноября 1941 г. все они, за исключением случаев «военной травмы», подвергались вскрытию, хотя и не всегда полному. Акты судебно-медицинского исследования писались кратко, обычно карандашом, выводы практически не содержали аргументации.

С той же осени повелось, что родственники покойных в большинстве случаев свидетельства о смерти, как и сами мертвые тела, из прозектур не забирали. Происходило это по многим причинам. Возникли непомерные трудности с вывозом трупов и рытьем могил в мерзлом грунте. Вскоре телами усопших были забиты не только все комнаты прозектур и подходы к прозекторским, но даже прилегающие территории.

Скоропостижно скончавшиеся на дому граждане в прозектуры, как правило, не доставлялись. Родственникам надлежало получить свидетельство о смерти и самостоятельно похоронить умершего. Известно, как это требование выполнялось обессилившими людьми: промерзшие квартиры превращались в накопители трупов...

С 5 декабря 1941 г. патологоанатомические и судебно-медицинские вскрытия в Ленинграде были прекращены. При убийствах, самоубийствах и несчастных случаях свидетельства о смерти оформлялись судебно-медицинскими экспертами лишь на основании наружного осмотра. На трупы скоропостижно скончавшихся свидетельства о смерти выписывались экспертами амбулатории на основании милицейских протоколов первичного осмотра. Вначале такие протоколы составлялись на типографских бланках, но уже к началу 1942 г. - на любых подходящих кусочках бумаги. Ежедневно на улице Пролеткульта выдавалось до 500-600 свидетельств, регистрация же оных производилась путем отметки и росписи получателя на «протоколе осмотра».

Для ликвидации огромных очередей с 1 января 1942 г. распоряжением Ленгорздравотдела была проведена частичная децентрализация выдачи свидетельств о смерти, но по центральным районам они по-прежнему вручались в амбулатории.

Несмотря на чудовищную загруженность судебно-медицинских экспертов - в самые тяжелые дни первой блокадной зимы работали 7 специалистов - их дежурства при Управлении милиции на площади Урицкого (Дворцовой) никто не отменял. В зимние месяцы 1941-1942 гг. экспертам приходилось по 2-3 раза в день (!) в составе оперативно-следственных групп выходить на места происшествия в связи с убийствами и грабежами на почве голода.

В ноябре и декабре 1941 г. врачи СМЭЛ провели 92 экспертизы по поводу употребления в пищу биологических тканей человека, а уже за 1942 г. число подобных экспертиз составило 827. Но первые экспертные исследования, связанные с подозрением на употребление человечины, появились раньше - в октябре первого года войны.

Сведения правоохранительных органов и НКВД о блокадном каннибализме либо давно ликвидированы, либо закрыты для изучения. Основная масса документов на этот счет, имевшаяся в архивах С.-Петербургского бюро судебно-медицинской экспертизы, была уничтожена много лет назад как на тот момент не представлявшая научно-практической ценности. Но сохранилась подборка актов судебно-медицинских исследований, в них-то и зафиксированы случаи людоедства. Тщательно изучив документы, доктор медицинских наук Владимир Исаков и кандидат медицинских наук Виктор Назаров сделали вывод, что случаев подлинного людоедства - убийств со вполне определенной целью - совершалось в несколько раз меньше, нежели может показаться, глядя на дошедшие до нас трехзначные цифры. Дело в том, что чаще речь шла об употреблении в пищу частей трупов людей, умерших от ненасильственных причин.

- Следует учитывать, что подобные деяния, как и преступления, направленные на завладение продовольственными карточками, не всегда совершались циничными и вменяемыми лицами. Обострение хронических неврозов и изменение личности, проявлявшиеся в аморальности поступков людей, преимущественно были следствием тяжелейшего голодания, - говорит Виктор Назаров.

По мнению петербуржских ученых-судмедэкспертов, с учетом всей бездны того ужаса, который пережило и назло всем смертям победило старшее поколение, случаи каннибализма военной поры не могут ни умалить в целом достойного поведения ленинградцев-блокадников, ни снизить оценку, давно поставленную нашим народом и народами мира их несгибаемой стойкости и беспримерному мужеству.

Владимир КЛЫШНИКОВ, соб. корр. «МГ».
С.-Петербург.