Наивные люди

Наивное искусство (или примитивизм) - достаточно известный феномен культурной жизни мирового пространства. Но если некто, занявшись изобразительным искусством, круто меняет свою жизнь, бросая прежнюю надежную работу и заработок, начиная считать свои, формально не слишком-то умелые, а зачастую и вовсе примитивные работы тем событием в искусстве, которому суждено превзойти все, что было создано прежде, при этом используя стилистику наивного, примитивного искусства, то возникает та коллизия, которая заставляет отправиться в патографическую дорогу.

«Мазня сумасшедших» или новаторство?

Это теперь примитивизм легитимизирован тысячами серьезных монографий и ценами на полотна некоторых художников-примитивистов. Но прежде эти работы, формально напоминающие детские рисунки и по сюжетам, и по живописной технике, и по примитивной «детской» композиции картин, не могли не казаться публике анекдотическим артефактом. Само выставочное соседство произведений в духе примитивизма с работами признанных мастеров вызывало недоумение и смех. И то сказать: бросающееся в глаза отсутствие профессиональной техники у примитивистов еще более заметно, если рядом висит полотно мастера. Это-то и кажется странным: неужели сами художники-примитивисты не замечали очевидного эстетического противостояния, обнаруживавшего техническую несостоятельность наивного искусства, демонстрировавшего их эстетическое инакомыслие, наивность претензий на место в выставочном салоне, удивительную неспособность заметить собственное неумение и заставляющего порой предполагать даже какой-то парафренический, нелепо величественный компонент в разноплановом мышлении авторов? Ведь первая ассоциация, приходящая в голову дилетанту, впервые видящему картину примитивиста, - это детский рисунок, которому место на школьном стенде или в стенгазете, но не в художественном салоне...

Изобразительное искусство постоянно меняется. Его эстетические эволюционные повороты и извивы подчас прихотливы и непредсказуемы. Эпоха рококо сменяет век барокко, на смену сентиментализму приходит романтизм и так далее... Общим в этих поворотах руля будет только то, что курс мирового искусства обычно изменяют профессионалы, которым становится тесно или скучно в рамках предыдущей эстетической формации, изученной ими до последнего мазка краски. Так возникали и импрессионизм, и кубизм, и другие живописные художественные течения. Переход от одной эстетики к другой очень часто бывает негладким, вызывая негодование обывателей, косно-традиционалистское мышление которых не успевает за полетом идей художника-новатора. И когда руль искусства неожиданно попытались повернуть, во-первых, очень круто, а во-вторых, дилетанты, это показалось обывателю уж совершенно вопиющим и нелепым событием, которое не могло расцениваться иначе, как смехотворная попытка безумцев изменить мир. Примитивисты, говоря формально, не умели рисовать, не знали законов перспективы, не умели смешивать краски, не знали химизма их взаимодействия и особенностей оптики. И вдруг они оказались в выставочных залах! И неожиданно обретали все большую популярность и славу! И подлинные ценители искусства находили в их картинах - кто бы мог подумать - мастерство и изысканность! Обыватель издевался, хохотал, презирал, глумился, называя живопись примитивистов мазней сумасшедших. И надо сказать, что повод для обвинения примитивистов в безумии (а иногда и в идиотизме) у обывателей иногда появлялся: ведь сумасшедшим часто называют того, кто сильно отличается от других.

Руссо

Французский художник Анри Руссо по прозвищу Таможенник был крайне необщительным человеком, который ни с кем не вступал в приятельские отношения и слыл среди сослуживцев немного чокнутым, глуповатым, «не от мира сего». В налоговом управлении ему поручались самые простые и незамысловатые вещи - вроде несения караульной службы. За время службы на таможне Руссо получил репутацию простофили, чуть ли не дурачка. Та служба, которая могла озолотить ловкого и пронырливого человека (вспомним нашего таможенника Чичикова), не принесла Руссо никакого богатства.

Над ним откровенно подшучивали, но он не реагировал на подначивания; казалось, что художник просто не понимает их. Никто из его коллег не подозревал, что рядом с ними работает человек, который с годами станет знаменит и будет признан великим живописцем.

Картины Руссо, которые он выставлял в салоне на Елисейских Полях, вызывали насмешки публики: «У нас еще до сих пор стоят в ушах раскаты хохота, раздававшиеся у полотен Руссо», - писал забытый ныне художественный критик. Лишь спустя много лет Руссо смог прочитать первый положительный отзыв о своих картинах, что, впрочем, не стало для него причиной мгновенного коммерческого успеха, и когда он наивно предложил продать свою картину «Спящая цыганка» (1897), которой сам был очень доволен, мэру своего родного города за скромную сумму в 1800 франков, то получил решительный отказ. (В 1946 г. это полотно приобрел Лувр за 315 тыс. франков). Только к середине 1900-х годов работы Руссо стали покупать некоторые ценители его творчества. Надо сказать, что среди больших художников было немало людей, симпатизирующих живописи Руссо, - К.Писсарро приходил в восторг от одной из первых его работ «Карнавальный вечер» (1886), О.Ренуар восхищался сочетаниями красок на холстах Таможенника. Знатоки замечали, что для оттенков листвы в картине «Сон Ядвиги» (1910) художник использовал более 50 оттенков зеленой краски. Совсем не молодой уже человек, Анри Руссо оказался понят и принят нарушителями общественного спокойствия - П.Пикассо, Г.Аполлинером, М.Вламинком...

Наиболее известны среди его работ, пожалуй, картины с экзотическими сюжетами - «Охота на тигра», «Голодный лев», «Тропики» и пр. Во время работы художник, как говорили его современники, открывал окна, чтобы «не задохнуться в тропических ядовитых испарений и даже выбегал на улицу, спасаясь от изображенных им зверей». Экзотического эффекта Руссо достигал очень простыми (чтобы не сказать, примитивными - по аналогии с его собственным стилем) средствами: он рисовал тропические растения с натуры, используя в качестве последней обычные домашние растения, но значительно увеличивал их в размерах: цветок у него превращался в дерево.

Руссо не ограничивался наивной живописью. Он сочинял музыку (в 1886 г. награжден почетным дипломом Литературной и Музыкальной академии Франции за сочиненный им вальс) и писал пьесы, которые, впрочем, не стали событием в мире театра. Написал он и мемуары, в которых говорил о себе в третьем лице. Язык этих воспоминаний напоминает бесхитростно-величавый стиль классических жизнеописаний Дж. Вазари: «Он родился в 1844г. в Лавале и из-за скромного достатка родителей был вынужден заниматься не тем ремеслом, к которому его влекла склонность к художествам». Что-то неадекватно-наивное проскальзывает в этой стилистике, в высокопарной манере, важно повествующей о художнике, который, говоря о себе в третьем лице, всерьез (без малейших на тот момент оснований) полагает, что его писание будет кому-то интересным. Эти мемуары показывают, каким А.Руссо видел себя сам: великим художником, ни одна подробность жизни которого не должна пропасть для благодарных потомков: «Только с 1885 г., после многочисленных разочарований, он смог посвятить себя искусству...» Эмоциональный подтекст этого отрывка явственно гласит: цивилизацией потеряно несколько десятилетий его творчества! При этом Руссо совсем не считал себя революционером в живописи. Художник всерьез полагал, что он хорошо рисует. И с годами Руссо становился все более простодушным человеком...

Умер Руссо-Таможенник в больнице для бедных из-за незаживающей раны на ноге, которая превратилась в язву, а затем в гангрену.

Чонтвари

Тривиальная фраза «О личной жизни художника мало что известно достоверно», увы, актуальна и для биографии венгерского художника Чонтвари, чье творчество задает более вопросов, нежели дает ответов. Скупые формальные данные в духе анкет социологического опроса да пара-другая почти анекдотических историй - вот и все, чем можно располагать достоверно. Некоторая эксцентричность, наивность (он, например, писал военному министру об армейских нуждах) и даже неадекватность в поведении мастера привели к тому, что современники стали считать его полусумасшедшим чудаком.

Чонтвари учился в университете, занимаясь юриспруденцией, химией, минералогией, кристаллографией, геологией. Окончив учебное заведение, служил армейским фармацевтом, что было основным источником его доходов. Ничто, казалось бы, не предвещало его дальнейших занятий живописью. Но в 40-летнем возрасте, неожиданно для окружающих, Чонтвари решил сделаться художником-философом и захотел затмить самого Рафаэля; открыть «секреты жизни», помочь грядущим поколениям обрести достойную жизнь, избавить свой народ от нищеты и страданий. (Первая из известных его работ, изображающая бабочку, датирована 1894 г.) Чонтвари считал возможным решить эти задачи с помощью живописи - созданием огромных полотен, которые выражали бы совершенство природы и красоту человека. Венгерский мастер будто попытался возвратить живописи ее сакральные функции, ее волшебное былое могущество. Его картины соединяли в себе реальное и мистическое начала, сознательное и интуитивное устремления, обыденное и фантастическое содержание, словно художник внимательно изучал восточную культуру с ее взаимодополняющими противоположностями в духе Инь и Янь. (Во второй четверти XVII века китайский мастер Гун Сянь говорил о том, что лучшая живопись должна одновременно быть «правильной и странной, или фантастичной, и чем более правильной, тем более фантастичной»). Сходство живописи Чонтвари с японским изобразительным искусством современники подмечали неоднократно. Некоторые работы мастера вызывали их удивление тем, что были написаны как бы с двух точек зрения (таков, например, его «Автопортрет», в котором палитра написана в ракурсе сверху, а фигура - в ракурсе прямом). Удивительно, что такой прием существовал в древнем китайском искусстве выращивания садов. Он назывался «заимствование вида» (цзе цзин) и предполагал возможность созерцания предметов в разных ракурсах одновременно: необходимо было учитывать, например, то, как сад выглядит из соседнего дома.

Ни парижская выставка 1907 г., ни выставка 1910 г. в Будапеште не принесли ему ни славы, ни денег. При жизни Чонтвари не продал ни одной картины. Но это нисколько не поколебало его веры в себя, более того, именно в это время убеждение в собственном даре приобрело характер маниакальной идеи. Он распространял листовки о собственной гениальности, о необходимости аскетического образа жизни, писал пространные письма в правительство, носился с планами невиданного по размерам полотна «Приходвенгров» (от него сохранились только эскизы, «несомненно свидетельствующие о нарушенном душевном равновесии художника»).

Чонтвари много путешествовал. Он любил Восток: ему казалось, что там в неприкосновенной чистоте хранится Великое Прошлое - как в консервах - нужно только найти правильное место и открыть секретный ларец, который бы стал ящиком «Антипандоры», выпустив на волю силы добра и справедливости, дабы они перебороли все зло современного мира.

В последние годы жизни здоровье Чонтвари сильно пошатнулось, как уклончиво пишут биографы, «из-за сильного переутомления», и после 1910 г. он уже почти не занимался живописью.

Пиросманашвили

Картины Нико Пиросманашвили своими бесхитростными композициями, яркими цветами и немного неуклюже нарисованными персонажами напоминают те сюжетные коврики, которые еще несколько десятилетий назад были так популярны на всех ярмарках и базарах. Тройки коней, несущиеся по снежной равнине, ухари-купцы, коробейники всех мастей и прекрасные русалки заставляют вспомнить о русских песнях, которые, собственно говоря, и иллюстрируют.

Клеенки и жестяные пластины, расписанные Пиросманашвили, звучат грузинским хоровым многоголосьем, в них слышны возгласы духанщиков и кинто, чувствуется запах грузинской кухни и винный запах погребков-духанов...

Нико Пиросманашвили с самого детства был рассеянным, забывчивым и мечтательным ребенком. О нем говорили: «Не от мира сего». Внутри него шла какая-то другая жизнь, не всегда совпадающая с тем, что происходило снаружи. Часто он молча сидел, уставившись в одну точку невидящими глазами. Он мог быть болезненно подозрителен и при этом крайне доверчив. Перепады его настроения порой выглядели пугающе. Он почти не бывал трезв и уж во всяком случае не работал в трезвом состоянии. Его организм не справлялся ни с какой работой, если ему не удавалось опохмелиться. Многие из его работ были написаны буквально за рюмку водки. Даже после того, как его картины получили известность, сам он остался жить в том же прежнем своем мире. Жители Тифлиса, знавшие его прежде (кто не знал его тогда в Тифлисе!), но жившие за несколько улиц от него, не знали, что он еще жив - он стал бесплотной и почти незаметной тенью. «7 апреля 1918 г. доставлен в приемный покой мужчина неизвестного звания, бедняк, на вид лет 60... в тяжелом состоянии, с отеками всего тела, со слабым пульсом, без сознания и через несколько часов, не приходя в сознание, скончался».

* * *

Наивные люди - художники-примитивисты увидели окружающий мир таким, каким видели его только дети - ярким и загадочным. Но вечные тайны земного бытия в их живописной интерпретации были похожи на детские загадки: стоило немного подумать - и непременно находился ответ, который был прост и очевиден. Эти художники сумели обойтись без рефлективного усложнения человеческой психологии и нагромождения социальных условностей, заставляющих человека надевать маски и играть какие-то роли в обществе, навязанные этим обществом. У примитивистов хватило смелости быть самими собой - и в жизни и в искусстве. Эти люди более внимательно прочитали Новый Завет, в котором сказано: «...истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное»...

Игорь ЯКУШЕВ,

психиатр,

кандидат медицинских наук.