Таков мой Чехов

Один из немногих больших писателей, Чехов входит в нашу жизнь еще в детстве. «Каштанка»: симпатичная собачка, проявившая верность своим хозяевам и устоявшая перед соблазнами веселой жизни циркового манежа... «Мальчики»: некто Чечевицын, мальчик-гимназист, подбивающий своего однокашника Володю, пригласившего его погостить на каникулы, к побегу через Камчатку в Америку, за что ему пришлось покинуть гостеприимный дом. «Монтигомо Ястребиный Коготь» - памятную запись оставил он в тетрадке восхищавшимся «отважным путешественником» девочкам... «Ванька»: как жалко было, что письмо, посланное Ванькой Жуковым своему веселому дедушке «на деревню», никогда не дойдет до адресата.

«Пушкин в прозе»

А потом уже «взрослые» рассказы, многие из которых были экранизированы и, как правило, удачно. «Дочь Альбиона»: русский барин, не стесняясь гувернантки-англичанки, похожей на сушеную воблу, нагишом лезет в воду, чтобы достать запутавшийся в прибрежных кустах рыболовный крючок. «Злоумышленник»: никак не возьмет в толк деревенский мужик, что, отвинтив болт у рельса на грузило для рыбалки, он может вызвать крушение. Экранизации смотрятся легко, потому что исполнителями были первоклассные актеры - А.Грибов, Ф.Раневская, Э.Гарин, М.Жаров, а текст - чеховский, простой и легкий, без труда ложится на язык.

А потом приходит черед «Степи», «Дому с мезонином», «Даме с собачкой». Невозможно не поддаться очарованию языка, образов, настроения. И по прочтении, хоть, может быть, на мгновение, всегда возникает желание стать лучше, искреннее, добрее. Как заметил Пушкин, «чувства добрые» я лирой пробуждал. Неслучайно Толстой назвал Чехова «Пушкиным в прозе».

И венцом осознания влияния писателя на ум и сердце станет понимание и принятие «Чайки», «Дяди Вани», «Вишневого сада». Понимание того, что Чехов не развлекает, а приглашает сопереживать, увидеть в обычных поступках, простых человеческих словах скрытые чувства, переживания, улыбку (может быть, оттого автор считал эти пьесы комедиями), слезы. И, скорее, поэтому, когда современные авангардные режиссеры делают из чеховских пьес «видеоряд», заменяют подтекст реквизитными и сценографическими эффектами, возникает чувство обиды за Чехова.

Архетипы врачей

Ну а что касается образов врачей в произведениях Чехова, то представляется, писатель и врач выстроил основные архетипы людей этой профессии.

Дымов. Наверняка, есть такие, кто, поступая в медицинский институт, делали выбор, находясь под обаянием этого почти идеального образа. Он хороший врач, самоотверженный, погибает, спасая ребенка, умирающего от дифтерии гортани. Он увлечен наукой: «Будущий профессор», -говорит о нем друг. Чтобы обеспечить жене «светскую» жизнь, работает в двух больницах и ночами сидит над переводами. Работает много. До мелочей жениной жизни ему нет дела, но спешит исполнить любой ее каприз.

Ординатор Королёв. У хороших профессоров учился Чехов. Это Захарьин, Эрисман, Филатов. Они научили его внимательному отношению к больному, пониманию того, что больного следует лечить не только лекарством. Чехов пишет: «Королёв понимал, что иногда можно и нужно помочь не лекарством, а словом и вниманием, проявленным не формально, а прочувствованно и сострадательно». Как это слово преобразило «непричесанное, несчастное, убогое существо». По окончании визита Королёва провожала его одетая «по-праздничному в белом платье, с цветком в волосах» его пациентка. Видел писатель таких врачей среди своих коллег. Конечно, и сам был таким.

Ионыч. Вроде бы поначалу хороший доктор, порядочный человек. Два года он не может ответить на приглашение бывать в семье Туркиных, где глава семьи смешит гостей каламбурами, жена его пишет романы и читает их вслух, а дочь играет на фортепьянах, - в больнице было много работы. А начав бывать, влюбляется в их дочку. Объясняется в любви пылко, искренне. Отвергнут. И превращается - всего за четыре года! - в Ионыча, стяжателя, видящего в больных источник наживы. Однако не несчастная любовь была тому виной, поясняет Чехов. Обывательская среда провинциального города убила в нем возвышенные чувства и мысли, заменила их деньгами, наживой. И, как следствие, изменился даже весь его облик, поведение. «...Горло у него заплыло жиром, голос изменился, стал тонким и резким». Что-то похожее и так же быстро произошло с нашим врачебным сословием в постперестроечное время. Общество «перезагрузилось» на деньги. Бессребреником, «не берущим», быть стало даже как-то странно. Могут не понять. А когда врач смотрит в карман больного, то ему уже не до внимательного изучения его жалоб, анамнеза, анализов...

И Астров. Этот образ создает уже зрелый мастер, повидавший многое и понявший, каким должен и может быть русский врач. Даже в гостях у дяди Вани из головы не идет мысль о больных. Дважды он посреди разговора повторяет одну и ту же фразу: «В Великом посту у меня больной умер под хлороформом». Его зовут на фабрику к больному, и он оставляет гостеприимных хозяев и едет на вызов. Работает тяжело, много. Несмотря на такую изматывающую и старящую его занятость, находит время и силы для составления «картограммы» лесопосадок, потому что болит у него душа за русский лес. Именно в уста Астрова Чехов вкладывает свое знаменитое: «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».

Как многомудрый Гиппократ описал четыре конституциональных типа человека - сангвиник, холерик, флегматик и меланхолик, так доктор Чехов разглядел в российском врачебном сословии четыре архетипа - Дымов, Королёв, Ионыч, Астров. Последний менее известен широкой публике, в том числе и врачебной. Пьесы, в отличие от рассказов, не читают, а в театр ходят реже, чем раскрывают книгу. А Астровы есть! Как, впрочем, и Ионычи. На Дымовых и Королёвых еще держится отечественная медицина.

Глазами современников

Десятилетия спустя приходит время прочесть письма Чехова, воспоминания о нем его друзей и близких. Попробуем посмотреть на Чехова со стороны, глазами его современников, среди которых были разные люди - друзья, почитатели его таланта, и недруги, завидовавшие его раннему писательскому успеху.

В качестве одного из источников таких сведений возьмем недавно вышедшую книгу Ф.Ф.Фидлера «Из мира литераторов», изданную под эгидой авторитетных организаций - Российской академии наук и Института русской литературы (Пушкинский дом). Несколько слов об авторе. Фёдор Фёдорович Фидлер - переводчик, коллекционер и педагог (1859 - 1917) был, как сказано в аннотации, одной из центральных фигур петербургской литературной жизни 1880-х - 1910-х годов. Дневник его запечатлел колоритные (подчас интимные) подробности литературного быта и жизни русских писателей того времени. Однако нас интересовали, прежде всего, сведения о Чехове. В книге много высказываний о Чехове писателей, с которыми общался Фидлер.

Вот сцена, свидетелем которой был он сам. Потапенко дает Чехову 40 копеек. Тот кладет их в карман со словами: «Дают -бери». Это деньги, которые Чехов потратил на извозчика, доставляя по просьбе Игнатия Николаевича домой общую знакомую Авилову. (И.Н.Потапенко -друг и соперник Чехова за сердце Лики Мизиновой.)

Альбов отправился в Полтаву вместе с Чеховым. «Он такой скупой: на станциях, где мы ели и пили, ни разу не дал на чай ни копейки: мне было стыдно перед официантами». (М.Н.Альбов -прозаик). Вот свидетельство Фидлера о скупости Чехова: «Вчера я получил в подарок для моего «музея» (большая коллекция фотографий и писем писателей той поры. - Р.А.) интересный документ: расчет Чехова с журналом «Осколки» (указание номеров журнала, в которых печатались его вещи, и количество строк в каждой из них»).

Рассказ другого человека о «скупости» писателя, - П.А.Сергеенко. Однокашник по гимназии Антона Павловича поведал Фидлеру, что его гимназический друг «был чрезвычайно практическим человеком, «совсем как Гёте». Но в то же время весьма деликатен. Он отклонил предложение Суворина (который предлагал на 25 тыс. руб. больше, чем Маркс. -Р.А. ) заключить договор на издание собраний сочинений. Он сделал это отчасти потому, что уже дал согласие Марксу, но прежде всего из чувства деликатности по отношению к Сергеенко, который был посредником в деле.

Филиппов: «Чехов - продукт «Нового времени». Он не был либералом, держался в высшей степени безразлично. Посмеивался над евреями». (С.Н.Филиппов - журналист, театральный критик, беллетрист. Поместил в «Русском Курьере» уничтожающую рецензию на чеховского «Иванова», в результате чего театр Корша исключил пьесу из своего репертуара).

Да, Чехова обвиняли в антисемитизме, ссылаясь при этом на рассказ «Тина». Но вот что записывает Фидлер: «Мамин (Мамин-Сибиряк. - Р.А.) представил Чехову Жихарева и предложил что-либо ему пожелать. И Чехов процитировал самого себя (кажется из «Иванова»): «Не женись на актрисе и не женись на еврейке!»... «А сам-то (замечает Жихарев - врач, друг писателя. - Р.А.) женился впоследствии на актрисе, которая - еврейка (Книппер. - Р.А.)». Вот таким «антисемитом» был Антон Павлович.

Весьма запутан вопрос об отношениях Чехова к женщинам. Он неравнодушен к красавицам. «Совершенное отсутствие интересных женщин ... » - пишет он из Ялты Горькому. Тому же адресату: «Мне скучно без людей, без музыки ... и без женщин...» С дороги на Сахалин в письме из Томска: «Красивых женщин совсем нет». Умирающий Чехов пишет из Баденвейлера сестре Маше: «Ни одной прилично одетой немки, безвкусица, наводящая уныние». Можно вспомнить его рассказ «Красавицы». С мальчишеских лет Чехов умел оценить женскую красоту.

Но вот свидетельства из книги Фидлера. Чехов и Филиппов посещали в Ялте бордель, и Филиппов удивлялся, до чего «возмутительно бессердечное обращение позволял себе Чехов по отношению к проституткам». Как совместить это «наблюдение» критика Филиппова с рассказом «Припадок», с весьма сдержанным описанием сцены «падения» Анны Сергеевны в «Даме с собачкой»? И даже, казалось бы, на что неизысканные любовные отношения у Агафьи с огородником Савкой, однако не только никакого смакования их «любви», но и эта сцена опущена в одноименном рассказе.

Весьма по-разному оценивают характер Антона Павловича знавшие его и встречавшиеся с ним люди. Баранцевич: «... это был замкнутый в себе эгоист, а как писатель - талант второго ранга». (К.С.Баранцевич - малоталантливый прозаик, одно время был другом Чехова).

Но вот мнение Мамина-Сибиряка, литературный талант которого нельзя не признать. На вопрос Фидлера, хорошо ли он знал Чехова, тот отвечает: «Хорошо? Нет. Его никто не знал хорошо. Все, писавшие воспоминания о нем, лгут. Это был хитрый, лукавый человек. Если он говорил, что пойдет направо, то шел налево. Я раскусил его сразу же после нашего первого разговора!»

Эти высказывания были сделаны обоими после смерти Чехова - в 1908-1909 гг. Если первый, возможно, сделал это из зависти, то второй - скорее всего, потому, чтобы был недобрым человеком. Фидлер пишет, что на именинах Мамина писатель «позволил себе несколько оскорбительных замечаний в адрес Горького». А когда ему сказали, что Горький с симпатией отзывался о нем как о человеке и писателе, Мамин на мгновение смолк. Но когда кто-то из присутствующих запел Солнце всходит и заходит, «...Мамин начал пищать, выть и рычать». Слаб человек!

Многие современники Чехова писали и говорили, что он был замкнутым человеком, не пускавшим посторонних в свой внутренний мир. Тот же Баранцевич: «Это был очень скрытный человек, всегда державший камень за пазухой». Другого мнения от этого человека ожидать было бы трудно. Леонид Андреев отмечает нечто сходное в характере Антона Павловича, но понимает его более глубоко: «Он казался холодным, но под этим льдом таилась лава... »

Может быть, объяснение холодности и замкнутости, которые воспринимались окружающими как высокомерие, можно найти в следующем воспоминании И.Л.Леонтьева-Щеглова, писателя и друга Антона Павловича. «...Нельзя выворачивать только пережитое, - говорит ему Чехов, -  это ведь никаких нервов не хватит! Писателю надо непременно в себе выработать зоркого, неугомонного наблюдателя ... сделать (это) как бы второй натурой». В самом деле, не найдешь в произведениях Чехова «выворачивания» им самим «пережитого». В натуре Чехова выработалась зоркая наблюдательность, объективность в изображении действительности, без обозначения своего отношения к ней. Без «убеждений», за что многие осуждали его, но он не менял своей позиции. Характерен разговор Чехова со студентами, свидетелем которого был Константин Коровин:

« - Если у вас нет убеждений, - говорил один студент, обращаясь к Чехову, - то вы не можете быть писателем...
- У меня нет убеждений, - ответил Антон Павлович. ...
- Как же можно написать произведение без идей? У вас нет идей? - спросил другой студент.
- Нет ни идей. Ни убеждений... - ответил Чехов».

Большое видится на расстоянии. Чехов пришел в Москву и литературу из провинции, неся в себе все присущие ей черты - жажду утверждения, успеха, бережливость до скупости, жесткость до грубости, головокружение от раннего литературного успеха. Ему было что «выдавливать из себя по каплям». И ему это удалось в большей мере, чем писателям - его современникам. Кто еще из «властителей дум» делал это? В его произведениях нет ни пошлости, ни провинциальной ограниченности, ни жестокости, ни морализма. Впрочем, Чехов и не имел желания быть властителем дум. Но его позиция- «без идей и убеждений» оказалась востребованной и спустя сто с лишним лет. Безыдейным писателем был Антон Павлович. Век же «идейных» писателей оказался коротким...

Как часто в биографиях крупных творческих личностей и в воспоминаниях о них приходится читать о психических отклонениях, наркомании, алкоголизме, длительных депрессиях, прерывавших иногда на долгие годы их труд. Ничего подобного не находишь ни в воспоминаниях о Чехове или в его письмах. Из писем его, в многочисленных воспоминаниях о нем близко знавших его людей нигде не видно свидетельства склонности к депрессии, унынию, жалобам на непонимание и хулу, хотя и то и другое было. Вспоминаются слова Ф.В.Шеллинга из его Штутгартской лекции: «Люди, не носящие в себе никакого безумия, суть люди пустого, непродуктивного ума». К Антону Павловичу это не относится.

Таков мой Чехов.

Рудольф АРТАМОНОВ.