Сотворение мира и конец света по Брукнеру

Австрийский композитор и музыкант Йозеф Антон Брукнер (1824-1896) родился в семье сельского учителя. Уже в раннем возрасте работал органистом, затем - учителем. Музыкальное образование получил почти самоучкой. Профессиональным музыкантом стал после победы на конкурсе органистов в 1853 г. Писал, главным образом, духовную, хоровую и органную музыку. В 1868 г. переехал в Вену, с которой связан основной период его творчества. Преподавал в Венской консерватории. В 1860-1880 гг. Брукнер написал свои первые симфонии, подвергшиеся резкой критике последователями Брамса. Признание пришло к нему только в 1884 г., когда была исполнена его 7-я симфония.

Брукнер - один из крупнейших симфонистов второй половины Х!Ж века. Тесно связанный с австрийским фольклором и традициями музыкальной классики, он в своем творчестве возродил монументальный симфонический стиль. В скерцо его симфоний слышны отголоски крестьянских песен, ритмы лендлеров и вальсов. Мировоззрение Брукнера всегда отличалось религиозностью. Для его творчества характерны этическая возвышенность, серьезность и глубина намерений, теплота и искренность, преклонение перед величием мироздания. Образы произведений композитора всегда конкретны, рождены впечатлениями реальной действительности. Музыка маэстро обращена к широкой аудитории, отсюда ее эпичность, размах, крупные планы.

Йозеф Антон Брукнер пробивался к музыке, преодолевая неимоверные трудности. Сын небогатого сельского учителя, он и сам стал учителем, получая музыкальное образование урывками, пользуясь случайными уроками и консультациями авторитетов, а главным образом, самостоятельно. Столь несистематическое образование, как правило, не позволяет любителям перешагнуть невысокий порог дилетантства, но Брукнер сумел сделать это, хотя и не сразу. В течение многих лет он оставался обыкновенным учителем, избрав профессиональную музыкальную стезю только в 30-летнем возрасте, когда победил на конкурсе органистов в Линце, где и работал в течение последующих 15 лет.

В 1868 г. он решился переехать в Вену, столь славную музыкальными именами и богатую традициями, и был приглашен в Венскую консерваторию в качестве преподавателя.

В 45-летнем возрасте Брукнер оказался преподавателем консерватории. Люди, окружавшие его, с некоторым удивлением и сомнением посматривали на этого провинциального немолодого органиста, не имевшего никакого музыкального диплома или свидетельства. А, может быть, Антону Брукнеру только казалось, что коллеги лишь того и ждут, чтобы уличить его в необразованности и непонимании элементарных вещей? И, может быть, подобная подозрительность уже тогда обнаруживала рудиментарные идеи величия: ведь если начинает казаться, что все окружающие к тебе плохо относятся, то не гордыня ли это - не слишком ли завышено самомнение человека, думающего, что абсолютно все люди вокруг только тем и заняты, чтобы устроить ему какой-нибудь подвох?

Впрочем, та активная неприязнь, с которой на симфонии композитора несколько позже набросились последователи и адепты музыкальных принципов Брамса, давала Брукнеру некоторые основания для того, чтобы его природные недоверчивость и замкнутость обрели дополнительную почву и реальные основания. Он и сам-то не был абсолютно и до конца уверен в себе, в правильности избранного им пути, в том, что та музыка, которую он сочинял, имеет право на существование. Музыкальная критика, в течение многих лет крайне недоброжелательная к нему, а также неизбежные в любом творческом (или считающим себя таковым) коллективе интриги заострили недоверчивую подозрительность Брукнера, параллельно усилив и его неуверенность в себе. Его всё более возрастающая потребность в ощущении безопасности и душевного комфорта требовала какого-нибудь защитного механизма. И для того чтобы компенсировать неуверенность, убедить себя в том, что всё идет как подобает, Брукнер начал (и постепенно слишком привык) пересчитывать собственные шаги и деревья вдоль дороги; встреченных им по дороге в консерваторию извозчиков и ступени в домах; трещины на мостовой и кариатид на фронтонах венских особняков; словно сосчитанные им предметы и люди делали его собственное существование на земле более реальным и легитимным: ведь если ступеней и кариатид столько же, сколько и вчера, то ничего не изменилось, и пока что всё идет по-прежнему.

Каждый пересчитанный, учтенный Антоном Брукнером предмет становился свидетельством реальности и безопасности его собственного бытия. Композитор переводил окружающие его объекты из абстрактного и отвлеченного состояния в конкретное и персонифицированное, делая их таким образом более реальными и понятными, а следовательно, менее опасными. Сегодня хорошо известно, что имя человека является тем кодом, который позволяет открывать некоторые из его тайных психологических замков и засовов, делая субъекта более близким и открытым. И Брукнер, словно интуитивно ощущал это, заменял неопределенный немецкий артикль «ein» на артикль определенный: «der», «das» или «die» - в зависимости от рода объекта, называя этот одухотворенный им объект по имени. В немецком языке неопределенный артикль «ein» привычно позволяет числить предметы и явления по разряду «Ding an sich», кантовской «вещи в себе», или, точнее, «вещи самой по себе», «вещи как таковой». Возможно, именно поэтому именно немецкой философии принадлежит честь осмысления этого феномена. Не оттого ли, по наблюдению Ф.Перлза, в немецкоязычных странах чаще наблюдается невроз навязчивых состояний, нежели другие виды неврозов?

Но подобная привычка обладает выраженной патологической составляющей: она захватывает человека, не давая ему выбраться из всё более возрастающего количества ритуальных подсчетов, когда, наконец, пациенту уже приходится считать всё и вся.

Отталкиваясь от подобных навязчивых ритуалов, человеческая мысль может порой пойти странным, парадоксальным путем. В своих арифметических выкладках композитор (разумеется, неосознанно) словно вознамерился ревизовать то, что было создано Богом, дать каждому феномену и явлению порядковый номер, присвоив ему, таким образом, новое имя, а заодно проверив, всё ли на месте. И вот у Брукнера появились мысли о том, что он должен осушить Дунай, сосчитать все листья на деревьях, все звезды и все песчинки... Обсессивные ритуалы композитора обрели величие и грандиозность, став искаженным аналогом всемогущества.

Проводя свой глобальный аудит, Брукнер, сам не отдавая себе в этом отчета, захотел уподобиться Богу. Конечно, если бы ему сказали об этом, он был бы крайне возмущен. Религиозность композитора была отмечена еще его одноклассниками, а с возрастом, как писал современник: «...непомерная религиозность Брукнера усугублялась еще и удручающей театральностью, с которой он демонстрировал окружающим свое благочестие». Тем не менее порядковые номера, которые он давал деревьям и домам, по сути, становились их новыми именами в системе Брукнера: он уже не считал, а почти нарекал, создавая свою вселенную, в которой его безопасность могла бы, наконец-то, ощутиться в полной мере. Ведь безопасно только то, что абсолютно подконтрольно.

Стремление к такой недостижимой безопасности структурировало и систему взаимоотношений Брукнера с женщинами. «Он влюблялся несчетное количество раз (чаще всего в девушек между 16 и 19 годами) и делал предложения, которые все до единого были отвергнуты. Удивительно, что Брукнер всегда действовал по одной и той же схеме, несмотря на то что ни разу не добился успеха». Между тем в этой схеме ничего удивительного нет: композитор неуклонно совершал очередной ритуал, который и не должен был заканчиваться марьяжными церемониями. Этот ритуал для подсознания композитора был важнее, чем вступление в брак. Подсознание Брукнера, безусловно, подводило его именно к тем барышням, которые и должны были бы отказать ему; и трудно себе представить, что случилось бы с маэстро, если бы кто-то из них вдруг согласился на его предложение, разрушив его привычный и удобный ритуал...

И вот, словно гоголевский Подколесин, маэстро шествовал от одного своего брачного казуса к другому, ужасно расстраиваясь по поводу неудач, но ничего и не предпринимая для того, чтобы хоть как-то изменить отношение окружающих к себе: среди жителей Вены Брукнер заслужил репутацию человека не от мира сего, чудака, вступление в брак с которым было бы просто немыслимым.

Постоянное самоограничение и преодоление сексуальных желаний (стоит напомнить, что Брукнер был истово верующим католиком) становились дополнительной причиной усиления повышенного напряжения и провоцирующим фактором для учащения депрессивных эпизодов. Его письма, написанные летом 1867 г., свидетельствуют о выраженной суицидальной настроенности, из-за чего друзья даже боялись оставлять его одного. В конце концов депрессивные приступы вынудили композитора обратиться к врачам и провести курс лечения. При этом существенную роль в болезни и судьбе Брукнера сыграла терапия творческим самовыражением - его музыка.

Разумеется, последователи Фрейда нашли бы здесь яркий пример сублимации - созидательного перевода нереализованных сексуальных устремлений в творчество. И в данном случае ситуация слишком иллюстративна, чтобы с ней можно было полемизировать. Тем более что и симфонии Брукнера выстроены таким образом, что практически в каждой из них постепенное нарастание напряженности приводит к грандиозной кульминации, после которой следует медленный и равномерный спад, что, по сути, воспроизводит динамику коитуса.

Но подобная структура опусов Брукнера может напоминать и о любом другом законченном цикле, проходящем весь путь - от рождения -через высшую точку бытия - к смерти. И иногда кажется, что Антон Брукнер воссоздавал в миниатюре всё мироздание - от его первого слова до последнего вздоха; создавая свой космос и ведя его через всё более накаляющееся пространство к кульминации апокалипсиса, после которого вселенная постепенно остывала, превращаясь в неорганические соединения - без биологической жизни, без людей, - становясь при этом окончательно безопасной для композитора.

Может быть, именно поэтому его музыка и стала для Брукнера эффективным средством психотерапии, снимающим депрессию, напряженность и дающим недолгое ощущение душевного комфорта: композитор просто приводил в своих симфониях всё человечество к уничтожению, аннигиляции, что позволяло ему более не опасаться ни интриг, ни козней, ни потенциально возможного брака. Сгорело всё, чего стоило опасаться, - можно больше ничего не пересчитывать. Какое счастье!

Игорь ЯКУШЕВ, 
доцент Северного государственного медицинского университета.
Архангельск.