Вы здесь

Дворцовые истории

Известно, что в 1974 г. Нине Галаниной было далеко за 70. Но остался факт – именно в том году она передала в архив музея «Эрмитаж» свои воспоминания. Ими мы и воспользуемся.

К лету 1915 г., в самый разгар Первой мировой войны, Питер задыхался от нехватки больничных коек, а раненые всё прибывали и прибывали. Тогда-то и решили развернуть в Зимнем дворце большой госпиталь, хотя помещения его были явно не приспособлены под эту функцию: отсутствовали электричество, водопровод и канализация. Отделили 8 парадных залов и быстро, к октябрю, сделали реконструкцию.

Перевязочная в фельдмаршальском зале

Нина Галанина вспоминает имена лишь двух сестер милосердия – Людмилы Сомовой и баронессы Марии Лангхоф. На фото с группой сестер указана только баронесса Лангхоф – во втором ряду справа. Можно лишь предположить, что среди них есть Нина Галанина и Людмила Сомова. Людмила Сомова прожила долгую жизнь, работала в детских учреждениях и преподавала в медицинских училищах. Баронесса эмигрировала за границу, там родила сына Алекссева-Ланхоф, который в 1980-м передал в музей воспоминания своей матери.

Нина Галанина между прочим указывает, что, несмотря на баснословные средства, потраченные на реконструкцию, госпиталь оказался не слишком удобным. Не выдерживала система вентиляции, ведь число раненых было велико. А в феврале 1917 г. началась сплошная суматоха. По дворцу забегали толпы вооруженных людей, стали постреливать, под койками больных искали царских министров.

28 октября 1917 г. больных стали распределять по другим местам, и госпиталь был расформирован.

Из воспоминаний Нины Галаниной:

«Только тяжело раненые солдаты, нуждавшиеся в сложных операциях или специальном лечении, могли попасть в этот госпиталь. Потому что число лежачих было очень велико, составляло в среднем 85-90%. Когда они начинали поправляться и ходить, их переводили в другие лечебные заведения, а их места снова занимали раненые в тяжелом состоянии… Так, в Николаевском зале, вмещавшем 200 коек, поставленных прямоугольниками в 4 ряда перпендикулярно к Неве, лежали раненые в голову (отдельно – в череп, глаза, уши, челюсти); раненые в горло и грудную клетку. А также очень тяжелые больные «позвоночники».

…постоянные посетители госпиталя. Их было очень много: и «высочайших» – членов императорской фамилии, и разных знатных иностранцев (запомнились король румынский, японский принц Кан-Ин, эмир Бухарский и другие); и просто «высоких» – высокопоставленных русских чиновников; и бесконечных иностранных делегаций Красного Креста – французских, бельгийских, английских, голландских и проч. и проч.»

Дело было в том, что Первая мировая война затягивалась, становилась всё менее популярна, народ не понимал, за что воюет. Авторитет царя падал, его супругу Александру Фёдоровну в народе просто ненавидели. А забота о раненых в самом знаменитом месте превратилась в один из рекламных козырей.

«На ночь, продолжает Нина Галанина, оставалось на весь госпиталь только две сестры. Всю ночь они бегали от одного больного к другому на большие расстояния (4 зала), боясь только одного: «не упустить бы». А упустить можно было и прекращение пульса, и внезапное кровотечение, и многое другое… Много раз, особенно после Февральской революции, когда часто проводились у нас собрания, поднимали сестры вопрос о недопустимой перегрузке ночных дежурств, о необходимости хотя бы удвоить их число. Но ответ начальства всегда был один и тот же: днем все сестры должны быть на посту, поэтому ничего изменить нельзя. Раненые же… должны были чувствовать себя часто очень одинокими, почти что заброшенными. Может быть, сильнее всего это почувствовалось на Новогодней (под 1917 год) елке. На редкость стройная, огромная, почти до потолка, украшенная множеством стеклянных дорогих игрушек, она стояла посреди Аванзала. Было объявлено, что деньги на елку пожертвовал сам наследник. Вечером, когда елку зажгли, был заведен граммофон – играла какая-то интересная музыка. Раздавали подарки: пакеты с конфетами, папиросами и серебряной чайной ложечкой, украшенной государственным гербом. Было чинно, казенно, натянуто и совсем не празднично».

Грустно, но это была последняя новогодняя елка, большевики запретили ее вплоть до 1936 г.

Продолжаем читать воспоминания Нины Галаниной:

«День 25 октября 1917 года был у меня выходным после ночного дежурства. Поспав немного, я отправилась ходить по центральным улицам Петрограда – смотрела и слушала. Было много необычного. На улицах кое-где раздавались выстрелы, и учреждения переставали работать. …На Дворцовом мосту выстраивались бойцы Женского батальона.
…В ночь на 26 октября доползли самые тревожные, зловещие слухи. В числе других – о том, что в результате обстрела Зимнего дворца из Петропавловской крепости и «Авроры» были будто бы разрушены дворец и близлежащие здания… Прежде всего хотелось попасть в госпиталь Зимнего дворца. Пробраться туда оказалось не так легко… стояла тройная цепь красногвардейцев и матросов с винтовками наперевес… меня пропустили. …Первое, что бросилось в глаза и поразило, – это огромное количество оружия. Вся галерея от вестибюля до Главной лестницы была завалена им и походила на арсенал. По всем помещениям ходили вооруженные матросы и красногвардейцы».

А вот что вспоминает доктор Зиновьев:

«Рано утром, часов в шесть, мне сообщили из моего управления Красного Креста, что Зимний дворец взят большевиками, и что сестры милосердия нашего лазарета, находившиеся в лазарете, арестованы. Наскоро одевшись, я сразу отправился в Зимний дворец…Внутри дворец был мало похож на то, что я привык там видеть. Всё было в беспорядке, мебель сломана и перевернута, всё носило явный след только что окончившейся борьбы… в большой передней и на лестнице лежали тела убитых солдат и юнкеров, кое-где лежали раненые, которых не успели еще унести в лазарет. (…) В лазарете мне сказали, что сестры милосердия были арестованы за то, что они скрывали и помогали скрываться юнкерам, защищавшим дворец. Обвинение это было совершенно верным. Многие юнкера перед самым концом борьбы бросились в лазарет, прося сестер милосердия спасти их, – очевидно сестры помогали им скрываться, и благодаря этому действительно многим из них удалось спастись. …Комендант дворца, молодой офицер Гвардейского Московского пехотного полка… сразу же приказал их освободить под мою расписку, что они не уедут из Петербурга до суда над ними. Этим дело и кончилось… в то время у большевиков были более серьезные заботы».

Сталина я узнала не сразу

В 2010 г. Евгении Шульгиной исполнилось 83 года. Она, наверное, единственная поныне здравствующая из тех, кто обслуживал Сталина и Рузвельта на Ялтинской конференции в феврале 1945 г.

Напомним, что если в 1943 г. в Тегеране Рузвельт, Сталин и Черчилль обсуждали в основном проблему достижения победы над Третьим рейхом, то в 45-м – вопросы установления послевоенного мирового порядка.

Из воспоминаний Евгении Шульгиной:

«Я приехала сюда (в Ливадию) в 1944 году. Госпиталь, в котором я работала медсестрой в Актюбинске, перевели под Ялту. Я сирота из детдома, потому и решилась на переезд. Мне было 17 лет, я сбежала из детдома на фронт, раненых перевязывать. В Ялте меня и четырех медсестер вызвали из госпиталя в комендатуру и взяли подписку о неразглашении. Сказали: будем обслуживать делегации в качестве официанток. Нас поселили в Свитском корпусе дворца. Потом пришло начальство и отобрало пять медсестер посимпатичнее.

Сказали идти в цокольный этаж к сестре-хозяйке Валентине. Она специально из Москвы приехала, чтобы нас отобрать. Обмерила, ощупала, ноги осмотрела и сказала, что нас берет. Нам форму пошили и туфли выдали, ватой подбитые, чтоб при ходьбе не шуметь. Сказали, что важные гости приедут. Вероятно, даже из правительства. Для них сделали пять специальных квартир, мы жили при них. Через неделю нам объявили, что наступил особый период. То есть из корпуса нам выходить нельзя, по территории ходить не рекомендуется. За ночь парк вокруг дворца огородили четырехметровым забором. Везде появилась охрана, которая ходила в штатском, изображая садовников, подрезающих деревья. А на рейд вышло штук шесть кораблей. Нас же собрали и сказали: «Будете обслуживать». Но не сказали, кого точно.

Образования у меня специального не было – закончила курсы медсестер. Нас всему учила сестра-хозяйка Валя. Она садилась за стол, и мы ей подавали с правой стороны, убирали посуду – с левой. Сначала понарошку обслуживали ее, а потом уже бульон настоящий подавали, вина открывали, разливали. Она нас всему научила.

Когда появились члены правительства, меня определили к какому-то старику с усами. Он левую руку так странно держал, она у него была короче правой и не шевелилась. Когда он фотографировался с двумя другими гостями, говорившими не по-русски, садился так, чтобы руку не было видно. Я еще подумала, что он похож на Сталина, на руководителя нашего. Но какой-то он был слишком маленький и рыжий. А так, по общению симпатичный, волосы волнистые. Потом уже, когда всё закончилось, охрана нам сказала, что Сталин и был».

На вопрос «Вы только Сталина обслуживали?» Евгения Шульгина сказала: «И Сталина, и Рузвельта. Я особенно запомнила его, человека в коляске, и его охранника, негра метра два ростом. Он носил Рузвельта вместе с коляской хоть по лестнице, хоть по ровному. Охранник такой черный был, что я спрашивала: «А когда он купается, с него краска слазит?» А Сталина я обслуживала долго, а потом еще дочка его с внуком Иосифом приехали. Я осталась при них, и мне разрешили называть мальчика Йоськой. Они жили в малом Александровском дворце. Видно, я им понравилась, потому что меня оставили обслуживать эту семью постоянно. С Йоськой я была как нянька: и кормила, и на море водила. Сталин и Света просили его не баловать. Он такой рыжий, на деда похожий. И Светка тоже рыжая. Она мне, когда уезжала, подарила свое синее платье в горох. Я его долго хранила, помещалась в него до недавнего времени и надевала «на удачу» – в нем всегда везло.

Разговорами (участников Ялтинской конференции) не интересовались. Такая работа была, что только подай-прими. Мы же не понимали, что тут происходит, не вдавались в подробности… Нас так намуштровали, что близко к гостям подходить боялись. Они сидели за столом, я подавала пищу, и Черчилль, вставая, говорил «спасибо», я ему – «пожалуйста».

…Готовили (блюда) то, что им привычно, но повара были все наши ребята. Овсянку любили и вообще кашу любую. Американцы яичницу заказывали из порошка, привезенного с собой. Сталин и ел просто, и одевался просто. У него был один наряд – брюки, полуботинки и френч защитного цвета. Он так ходил всё время. Охрана была одета лучше, чем он. Сталин и Черчилль любили русские щи, а борщ – нет. Не любили они с утра поглощать пирожки и черную икру. Хотя Сталину такая утренняя трапеза очень нравилась. Что ни обед, надо щи подавать. Сервировали не в тарелке, а в суповой чашке с двумя ручками. Обязательной была рюмка водки. Был полдник: чай, кофе с кренделями. Мясо Сталин не любил, заказывал курицу, обжаренную в духовке, и картошку фри. Ел почему-то мало. Любил после обеда внука Йоську на руки брать и по парку гулять, корабли смотреть, которые на рейде стоят.

На госдаче ребята стояли красивые, все офицеры. Я замуж вышла за такого красивого, его звали Александр Попов. Наш роман проходил на закрытой территории, и первый раз мы вышли за ограждение, чтобы зарегистрировать наши отношения. Саша меня за два пятьдесят купил – столько стоили услуги регистрации. Потом у нас сын Саша родился, потом мужнина сестра из Москвы приехала, узнала, что я детдомовская, сказала, что безродных им не надо, и развела нас. Я больше замуж не выходила, жила с сыном. Мы очень близки, ему уже за шестьдесят. Закончил Севастопольский приборостроительный институт, стал инженером-энергетиком, ходит на больших кораблях.

Работала там (в Ливадийском дворце) до 1949 года, потом пошла в декрет и больше в систему МГБ не возвращалась. Хотела, чтобы мой ребенок спокойно жил».

Сразу после конференции Ливадийский дворец перевели в статус государственной дачи, и бывшая медсестра была зачислена в штат МВД – МГБ СССР на должность сестры-хозяйки. С окладом в 250 руб.

«Меня оформили переводом в трест ресторанов, работала официанткой в правительственном санатории «Нижняя Ореанда», метрдотелем в «Ялте-Интуристе», а еще в ресторане «Тбилиси». На обслуживание выходила, только когда приезжали серьезные люди. А еще после Ялтинской конференции меня в партию приняли. Партбилет долго хранила. Там было видно, какая у меня большущая была зарплата. Получала 750 рублей в месяц, даже не знала, на что тратить. Меня и так, считайте, за копейки и даром обеспечивали и одеждой, и питанием, даже пальто с каракулевым воротником могла достать.

…(Обслуживала) семью Молотова. Хорошие были люди. Когда жену Молотова арестовали, на госдачах жены партийных работников это очень обсуждали. А я делала вид, что не слышу, мне ее жалко было, хорошая такая женщина. Принимала в ресторане Никиту Хрущёва. Он всё размахивал руками, кричал, обнимался, говорил, как ему всё понравилось. Ел хорошо, пил маловато.

Обслуживала Галину Брежневу вместе с супругом Юрием Чурба-новым. Принимали их в банкетном зале, кормили цыплятами тапака и птицей в глине. Галина Леонидовна хорошо выпила и кричала Чурбанову: «Да я от тебя детей никогда не заведу». И матом его посылала. А он потом обиделся и ушел. Мне пришлось проводить Галину через черный ход, чтобы никто не видел, и сдать на руки охране. Заманила ее тогда бутылкой дорогого вина. А потом я ее принимала в «Ялте-Интурист». Тогда она отправилась в варьете, и мы с охраной не могли ее оттуда увести».

Что интересно, в 20-е годы на территории Ливадийского дворца действовал крестьянский курорт «Ливадия», о чем свидетельствовала большая вывеска полукругом перед главными воротами. В наше время открыт санаторий «Ливадия», но уже, надо полагать, не для крестьян.

Владимир ХРИСТОФОРОВ.

Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы отправлять комментарии

ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ

Если у Вас остались вопросы, пожалуйста, используйте форму обратной связи ►►


Здравоохранение	Образование	Время и мы	Клинические рекомендации	Наука за рубежом

В центре внимания	Мир и здоровье	Медицина и общество	Наука и практика	Автограф для "МГ"