Как сельский парень академиком стал

Николай Загородний об эндопротезах, роботах, ортобиологии и интернационализме

Заведующий кафедрой травматологии и ортопедии Медицинского института Российского университета дружбы народов им. Патриса Лумумбы и руководитель клиники эндопротезирования суставов НМИЦ травматологии и ортопедии им. Н.Н.Приорова, Заслуженный деятель науки РФ и Заслуженный врач РФ, национальный делегат РФ в Международной Ассоциации травматологов­ортопедов (SICOT), член Американской академии хирургов­ортопедов (AAOS) и Европейской ассоциации хирургов­ортопедов Николай ЗАГОРОДНИЙ недавно был избран действительным членом РАН. Обозреватель «МГ» Болеслав ЛИХТЕРМАН поздравил его и попросил поделиться секретами профессионального успеха.

– Николай Васильевич, расскажите, пожалуйста, о себе.

– Я родом с Украины, окончил восемь классов на «отлично», затем поступил в медицинское училище в городе Умань, такой есть городок. Очень интересный, красивый город, прекрасные люди. Окончив училище с дипломом отличия, проходил военную службу в Чехословакии.

После этого по направлению пос­тупил в Университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы, который окончил в 1980 г. по специальнос­ти «Лечебное дело». Общаясь с однокашниками, мы вспоминаем всегда наши студенческие годы. Я принимал активное участие в составе студенческих отрядов в строительстве БАМа, работал на Целине. Считаю, что это потрясающая школа, где проверяется характер человека, надёжность, порядочность. А у нас все стройотряды были интернациональны. Представляете, в сибирском селе висит афиша, где сказано, что сегодня играет в футбол сборная леспромхоза против сборной Латинской Америки! А наши концерты, которые длились от 2 до 4 часов! Местные жители относились к нам с огромным уважением и ждали наших приездов.

– Вы в них участвовали? В каком качестве?

– Играл на ударных, пел и танцевал даже. Там не было стеснения, все же знали, что мы не профессионалы в этом. Помню как сейчас, когда один парень, кажется из Эквадора, взял микрофон и вышел на сцену, а мы поставили пластинку, где пел Рафаэль, испанский певец. Это фонограмма была. А народ не знал, и думал, что он сам поёт. Никто не ожидал такого успеха.

– Куда вы пошли после университета?

– После окончания медицинского факультета с дипломом отличия я поступил в ординатору, а затем и в аспирантуру в Институт ревматологии, где занимался вопросами ревмоортопедии. В аспирантуре у меня уже появились патенты. Мы очень много внимания уделяли вопросам состояния хрящевой ткани, предложили специальные иглы для забора хряща для исследования. Далее начали заниматься вопросами эндопротезирования коленного и мелких суставов кис­ти. Получили патенты на новые эндопротезы коленного сустава. Конечно, они были примитивные одномыщелковые. Тесно дружили с некоторыми предприятиями, и они для нас производили изделия. И честно скажу, что эти протезы мы ставили больным с разрушенными суставами, потому что другого ничего не было. При этом получали положительные результаты. Затем я защитил кандидатскую диссертацию по комплексному лечению поражений локтевого сустава, там была и хирургия, и консервативное лечение. Очень интересная работа, которую выполнял с большущим интересом. Я впервые применил коллоидное радиоактивное золото для купирования хронического ревматоидного артрита непосредственно в локтевом суставе.

После защиты вернулся в alma mater в качестве доцента на курс травматологии и ортопедии, под руководством профессора Леонида Сокова. Это мой учитель, который преподавал травматологию и ортопедию, и мы с ним начали работать в области использования низких температур в хирургии суставов. Он разработал один прибор для операций на тазобедренном суставе и получал положительные результаты. Правда, они были непродолжительные, но тем не менее у больных исчезала боль, улучшалась функция сустава за счёт применения низких температур. Этот криоприбор вводили непосредственно в кость и через наконечник пропускали жидкий азот во время операции. Наступал анальгетический эффект, больные чувствовали себя довольно прилично. Я продолжил эту работу, получили патент совместно с Институтом высоких температур АН СССР. И результаты были у нас тоже довольно успешные. Мы применяли парожидкостную струю жидкого азота как снаружи на сустав, так и изнутри. Предложили и разработали прибор «Поток» и несколько ещё криоприборов. Кстати, два из них выпускаются в Канаде. Они применяются в косметологии, гинекологии и других областях.

– А у нас они выпускаются?

– Нет. Такое бывает. Затем курс травматологии ортопедии перевели в разряд кафедры, и я стал первым заведующим кафедрой травматологии Российского университета дружбы народов. Это было в 1992 г., в марте месяце, как сейчас помню. И я сразу стал увеличивать количество работающих там профессоров и доцентов. Сегодня в штате 27 человек, из них 17 – это доктора медицинских наук. Я считаю, что у нас одна из самых больших кафедр травматологии и ортопедии в России. Сейчас выполняются четыре докторских диссертации. А всего за 30 лет на кафедре защищено около
90 кандидатских и докторских диссертаций, обучается 32 аспиранта и около 60 ординаторов, то есть это целый научный институт.

Я сразу распределил между своими коллегами направления, по которым они начали работать. Скажем, острую травму взял на себя профессор С.Сергеев, к сожалению, ныне покойный. Я возглавил эндопротезирование. В 1998 г. защитил докторскую по эндопротезированию при повреждениях и заболеваниях тазобедренного сустава. Хирургией стопы занялись профессора А.Карданов и В.Процко, артроскопией – профессора А.Королёв и Ф.Лазко. У нас очень сильная группа, которая занимается хирургией позвоночника – это профессора А.Лака, М.Сампиев и В.Доценко. Для хирургии кисти мы пригласили на кафедру профессора И.Голубева. Таким образом, мы начали заниматься всеми основными направлениями в области травматологии и ортопедии. Сейчас очень востребована травматология военного времени. Этими вопросами занимаются у нас профессор А.Ивашкин и доцент Д.Римашевский. Они очень много делают для восстановления опорно­двигательного аппарата у молодых бойцов, которые получили повреждения на фронте.

Большой вклад в развитие оте­чественного эндопротезостроения внесли учёные Московского авиационного технологического института им. К.Э.Циолковского (МАТИ) (ныне входит в Московский авиационный институт (МАИ). – Ред.) и непосредственно академик РАН Александр Ильин. Это уникальный был человек, материаловед. Он являлся ведущим специалистом в области титановых сплавов, а разработанная им технология термоводородной обработки является уникальной в области материаловедения. С 2000­х гг. её начали применять в медицине, в частности, в производстве эндопротезов. Суть технологии заключается в том, что при определённой температуре в расплавленный титан вносятся ионы водорода, который дробит кристаллы титана до наночастиц, что меняет свойства сплава. Если в норме титановый сплав мягкий, то после термоводородной обработки он становится очень твёрдым, таким примерно, как комохром, что даёт возможность хорошей полировки. Эта технология существует только в России, и поэтому мы с большим удовольствием применили её для изготовления эндопротезов и инструментов для их установки. Сделали целое семейство эндопротезов для цементной и бесцементной фиксации для первичного и ревизионного эндопротезирования тазобедренного сустава.

Мы также предложили ионно­плазменное напыление нитрида титана на поверхность титанового сплава. Что такое нитрид титана? Это нитридная керамика, которая значительно превосходит свойства оксидной. В неё хорошо врастает кость, то есть она биосовместима и обладает антимикробным действием. Кроме того, трение с нитридной керамикой даёт очень хороший результат за счёт снижения износа. То есть полиэтилен в паре полиэтилен­нитридная керамика намного меньше истирается, чем, скажем, оксидная керамика или сплав комохрома с полиэтиленом. Именно нитридная керамика обеспечивает довольно длительный положительный результат в трущихся механизмах. Поэтому на практике мы часто видим инструменты (например, свёрла) с золотистым покрытием, которое представляет собой нитридную керамику.

С одним из выпускников МАТИ Андреем Невзоровым разработали и испытали первый отечественный эндопротез коленного сустава. Мы установили более 600 таких изделий нашим пациентам. Результаты операций были положительными. В чём состояло отличие наших эндопротезов от других аналогов? Мы предложили форму трущихся поверхностей, при которой удельное давление на единицу площади очень небольшое. Как известно из физики, чем меньше удельная наг­рузка на единицу площади, тем меньше будет износ. Эти протезы сейчас будут выпускать в МАИ, но есть небольшие трудности, связанные с сертификацией производства. Думаю, что в скором будущем это всё случится.

Cейчас в нашу практику вошли роботы. Робототехника позволяет установливать компоненты эндопротеза более анатомично. Таким образом, результаты несколько отличаются от тех, когда эндопротез устанавливается без помощи робота.

– В какую сторону?

– В лучшую. Они помогают хирургу корректно установить имплантат. Хотя опытный врач делает это правильно, и результаты будут одинаковыми. Учитывая то, что сейчас в Россию поступают предложения о закупке иностранных роботов, совместно с учёными из МГТУ им. Н.Э.Баумана начали разрабатывать свой собственный робот «Русич». И мы его фактически уже создали. Робот очень интересный, погрешность при обработке сустава составляет несколько микрон. То есть это очень точный механизм, и я думаю, что к концу года мы получим его для клинического испытания. Это первый отечественный робот в области ортопедии.

Что ещё могу сказать? Я, конечно, занимаюсь вопросами координации, контролирования работы остальных наших групп. Скажем, хирургия стопы. Мы проводим большие конгрессы, съезды, конференции. Мои сот­рудники выезжают и за рубеж, и в разные регионы России, где обучают наших коллег хирургии стопы, потому что раньше, скажем, лет 20 назад в этом направлении была полная анархия. Выполнялись операции кто во что горазд. Кому что понравилось, тот то и делал. Сейчас есть своего рода алгоритм операций при той или другой патологии. И хирургия стопы очень сильно шагнула вперёд. Я бы сказал, что она абсолютно не уступает тем вмешательствам, которые выполняются за рубежом. Наши коллеги были в Южной Корее, в Японии, в Сингапуре, в Греции, в Америке и там делали показательные операции.

Что касается артроскопии, то мы абсолютно идём в ногу с зарубежными коллегами. У нас подготовлен ряд специалистов с хорошими знаниями в этой области. Защищены докторские и масса кандидатских диссертаций по минимально инвазивной хирургии. Например, впервые в России начали делать баллонопластику в плечевом суставе. Мы эту методику увидели в Израиле, и сейчас её активно внедряем у нас в России. Она показала свою эффективность у пациентов с выраженным поражением плечевого сустава.

Мы не отказываемся от новых направлений, таких как клеточная технология, применение обогащённой тромбоцитами плазмы (PRP), гиалуроновой кислоты, стромально­васкулярных фракций (СВФ). Всё это имеется в нашем лечебном арсенале, и коллеги этим занимаются очень усиленно.

– На Евразийском ортопедическом форуме вы были одним из модераторов круглого стола по ортобиологии. Говорили, что многих операций можно избежать за счёт введения в сустав ортобиологических продуктов. Не боитесь остаться без
работы?

– Я говорил, что если мы останемся без работы из­за отсутствия пациентов, это будет наше счастье. Будем заниматься, скажем, травмой. Потому что она всё равно останется, хочешь – не хочешь. Чем меньше ортопедических больных, тем лучше, конечно. Зачем оперировать, если ему можно помочь консервативно?

Операция, особенно эндопротезирование, – это шаг отчаяния. Когда вы удалили сустав и установили протез, обратного пути уже нет. Сустав больше не вырастет. Поэтому её надо выполнять только у людей пожилого возраста – там, где такая операция больному поможет, скажем так, дожить свой век, сделает возможным его самообслуживание и передвижение. В 70, 80, 90 лет выполнение эндопротезирования оправдано, но в 30­40 лет это делать очень чревато. Бывают, безусловно, безвыходные положения, но если есть возможность лечить консервативно или даже сделать органосохраняющие вмешательства (остеотомии, артроскопии), – то, что поможет на длительное время, – это великолепно.

– И вы считаете, что ортопродукты помогут избежать операций?

– Да, конечно. Они влияют на репаративный процесс. Его просто надо подстегнуть, организму надо помочь. Казалось бы, ящерица – примитивное пресмыкающееся, но, извините меня, хвост восстанавливается. Человек – это высокоорганизованный организм из класса млекопитающих, и у него должны быть механизмы, которые будут способствовать регенеративным процессам. Наш организм запланирован на длительное время существования, не на 60­70 лет, а, скажем, на 150­160.

Надо знать те гены и белки, которые могут способствовать, или, наоборот, препятствовать старению организма. Я слышал как­то по радио, что в Японии открыли белок, который способствует омоложению. Ну, если это так, то это один из шагов, чтобы замедлить старость и сохранить опорно­двигательный аппарат в хорошем состоянии. Всё это может служить очень хорошей базой для выполнения фундаментальных научных исследований. Я думаю, что за этим будущее.

– Помимо кафедры вы ещё заведуете отделением в НМИЦ ТО им. Н.Н.Приорова. Как вам это удаётся?

– Каждый из сотрудников и аспирантов как кафедры, так и отделения имеет свою программу научной работы. Мы проводим регулярные заседания, где они отчитываются о полученных результатах. У нас есть в университете свой диссертационный совет, где происходят защиты диссертации. Он пользуется большим авторитетом и спросом среди научных сотрудников других учреждений, вузов. Поэтому здесь ничего сложного нет, просто необходима организация работы, и тогда всё получится.

– Вы в Приоровском центре выполняете ту же программу, что и на кафедре?

– Программу по роботам и по 3D­печати мы выполняем в Прио­ровском центре. Внедрение новых протезов, которые мы делаем в МАИ, тоже там происходит, поскольку городские больницы не обладают такой научной базой.

– Одно время вы этот центр возглавляли…

– Я исполнял обязанности директора центра два года, и это было самое сложное время. Почему? Потому что была пандемия и мне пришлось перестраивать институт для приёма и лечения ковидных пациентов. Сотрудники наши тоже болели. Необходимо было оборудование, специализированная одежда для коллектива, которую достать в то время негде. Даже приобрести бахилы стало большой проблемой. Но мне это всё удалось сделать,
и, слава Богу, мы вышли с честью из этого положения, пролечили определённое количество больных с минимальными потерями. За эту работу указом Президента мне присвоили звание Заслуженного врача Российской Федерации.

– Подводя итоги, что вы считаете своим главным достижением?

– Во­первых, создана система отечественных эндопротезов нового поколения. Во­вторых, я помог многим моим коллегам найти правильный путь в профессии. А сейчас, конечно, это роботы и клеточные технологии. Когда создадим первый робот, то обязательно будем участвовать в выставках и покажем, что Россия может это сделать.

– Кого вы видите своим преемником?

– Есть такие, но, наверное, об этом говорить пока рано. У меня много учеников. Один из них стал главным специалистом травматологом­ортопедом Департамента здравоохранения Москвы. Очень много выпускников кафедры являются ведущими специалистами в разных странах – в Сирии, Иордании, Египте, Судане, Индии, Бангладеш, Бахрейне. Это ребята, которые после окончания едут к себе домой и там становятся довольно хорошими профессионалами.

– Остаётся ли время на какие­то увлечения помимо работы?

– До сих пор играю в футбол. Мы с коллегами­ровесниками (проректорами, деканами, заведующими кафедрами) каждый четверг с 7 до 9 часов вечера играем в футбол на крытом стадионе нашего университета, получая от этого колоссальное удовольствие. Понятно, что бегать как раньше мы уже не можем, но главное – общение, встреча с друзьями. Это большое дело. Один­два раза в неделю плаваю в бассейне. Тоже помогает со здоровьем. Мой внук, глядя на меня, играет в футбол. Хотя он учится в первом классе, имеет уже 10 кубков и играет довольно прилично: я видел, как он забивает голы со штрафного. Вот мы с ним вдвоём болеем за команды, и когда идёт трансляция каких­то матчей, он всегда мне говорит: «Деда, пойдём смотреть футбол». Ну вот, это хорошо. Почему? Потому что молодые ребята должны чем­то заниматься полезным. Пусть это будет спорт, пусть это будет какое­то увлечение – рисование, музыка, танцы. Внучка танцами занимается. Вот так оно должно быть.

– Вы родились в украинском селе близ Умани. Как относитесь к тому, что происходит на вашей родине последние три года?

– В России колоссальное количество выходцев из Украины, в том числе в нашем в университете, многие из них заведуют кафед­рами, являются проректорами. Россия – это та страна, которая обращает внимание не на национальность, а на деловые качества человека, на его порядочность, и т.д. Вот я, сельский парень, стал заведовать кафедрой, был директором института, сейчас выбран академиком. Где такое возможно? Только здесь в России! Но то, что происходит сейчас на Украине – это трагедия украинского народа. Почему? Потому что им внушили. Я считаю, что просто идёт насаждение чуждой идеологии. Как можно в конституции записать, что основным врагом украинского народа является Россия? Это же большая глупость. Разве Украина плохо себя чувствовала в составе СССР? Великолепно. Оттуда были руководители страны, не все они хорошие, но мы не обращали внимание на национальность. А сейчас там довели всё до национализма. А это обязательно перейдёт в нацизм и фашизм, когда другие нации должны быть или уничтожены, или стать под знамёна этих бесноватых. Я много разговаривал со своими родственниками и понял, как глубоко их обработали идеологически. Запад, надо отдать должное, преуспел в насаждении национализма на Украине. И эту, скажем так, рассаду, многие украинцы приняли за догму. Это страшно. Я уверен, что боевые действия рано или поздно закончатся, но последствия будут долгими. Много людей погибло. В селе, где я жил, – 8 человек. Представьте, что я сейчас туда приеду. Как ко мне отнесутся родственники погибших? Хотя я врач, сею добро и хочу, чтобы у всех было хорошее здоровье и так далее, и могу помочь чем­то. Но я уверен, что на меня будут смотреть с подозрением и негативизмом. Почему? Потому что я из России. Хотя я знаю украинский язык. Я с ними могу разговаривать на украинском языке.

– Ведь это ваш родной язык, не так ли?

– Да. Я оканчивал украинскую школу. Но я знаю ещё русский, испанский и английский. Когда мы где­то за рубежом встречаемся с украинцами, даже сейчас, мы с ними разговариваем на украинс­ком языке и это доставляет мне большое удовольствие. Я так же люблю разговаривать на испанс­ком языке с моими коллегами из Испании и Латинской Америки. У меня есть ученики, которые стали отличными специалистами в области травматологии и ортопедии на Украине.

– Вы с ними общаетесь?

– Нет. Я пытался, но у меня не получается. А сейчас даже не хочу общаться с ними, чтобы им не навредить. Это, наверное, результат войны. Когда я встречаюсь с жителями Германии, сразу как­то в мыслях вспоминаешь Вторую мировую, когда фашисты истребляли тысячи наших жителей. В Умани есть свой Бабий Яр – Уманская яма, где были расстреляны большое количество наших военнопленных, евреев, цыган. Под этим городом наши войска попали в окружение и многие оказались в плену, потом немцы их уничтожили. Так что война – это трагедия, которая говорит о том, что дипломаты не смогли договориться. Мы сейчас видим, как украинцы стали марионетками в чужих руках. Очень жалко, что всё это выпало на Украину, на её народ. Там живут очень трудолюбивые люди. Я думаю, что подобная ситуация могла бы случиться и в Белоруссии. Попытки такие были, но, слава Богу, Александр Лукашенко раскусил намерения западных политиков и не допустил развития цветных революций на своей территории.

В заключении хотел бы выразить большую благодарность моим коллегам, учителям, которые помогали мне достичь огромных научных вершин. Особый низкий поклон моим родителям, воспитавшим меня, своевременно подсказавшим выбор профессии и давшим путёвку в жизнь.