Ворота Расемон

Страх сумасшествия преследовал Акутагаву с детских лет. Его мать сошла с ума вскоре после рождения мальчика и с тех пор в течение 10 лет – до самой смерти – находилась в лечебнице для душевнобольных. Писатель неоднократно навещал ее в больнице, и каждый раз эти посещения оставляли след в его душе, а потом и в творчестве. Именно безумия (и творческого бесплодия) он боялся всю жизнь более всего.

Акутагава много раз касался тем безумия и самоубийства в своих произведениях. Такое разнообразие видов смерти, способов убийства и самоубийства не встречается, наверное, ни у какого другого писателя. «С ранних лет Акутагава был заинтригован идеей добровольного ухода из жизни» (Г.Чхартишвили). Если при этом учесть «концентрацию» смертей в общем объеме прозы Акутагавы, то станет очевидным, что тема эта довлела над ним постоянно. Описывая смерть в разных видах, автор словно делал себе своеобразную «прививку» к этому виду гибели, впрыскивая ослабленный яд деструктивности, после чего на некоторое время получал своего рода иммунитет к описанному виду смерти. (Такого рода действия Дж.Фрэзер, вероятно, назвал бы «гомеопатической магией».) В юности писатель провел эксперимент: сдавив горло веревкой, следил по секундомеру, сколько времени продлится умирание. Через минуту 20 секунд, когда начало меркнуть сознание, он остановился. И этот поступок тоже можно расценивать, как «прививку» к такой смерти.

Самоубийство путем отравления вероналом, который он начал принимать в качестве снотворного средства, в рассказах Акута-гавы не встречается — к такому виду смерти у него иммунитета не было.

Рюноскэ Акутагава был одним из первых японских писателей, обратившим в своем творчестве внимание на культуру и литературу Запада. И в литературе, и в жизни этот европеизированный человек несколько отошел от японских традиций, впрочем, не порывая с ними окончательно. Однако ряд эстетических, этических и религиозных особенностей, специфичных для Японии, был, очевидно, чужд писателю. Безусловно, казалось бы, далек был от него и средневековый кодекс чести самурая «Бусидо» («Путь воина»). Согласно «Бусидо», дабы не подвергнуться бесчестью, «не потерять лица», самурай должен был совершить харакири (точнее – сэппуку).

Но «потеря лица» не может ли служить синонимом сумасшествия? Как потеря личности, индивидуальности. Я не знаю, имеют ли в японском языке слова «лицо» и «личность» общий корень, но несомненно то, что понятия эти сугубо персональны и индивидуальны. Потеря лица, с точки зрения утраты уникальности человека, может быть названа тождественной распаду личности вследствие психического заболевания.

Не об этом ли написаны некоторые романы другого выдающегося японского писателя Кобо Абэ (кстати сказать, психиатра по образованию) – «Сожженное лицо» и «Человек-ящик»? В первом из них ученый, пострадавший после взрыва в лаборатории, изобретает некий состав, из которого конструирует маску, закрывающую его сожженное лицо. Однако носить чужое, не свое лицо он не может по этическим соображениям, предпочитая, в конце концов, изуродованное келоидными рубцами свое лицо, сохраняя этим личность от распада.

Призрак-напоминание о безумной матери постоянно кружил близ Акутагавы, и тема сумасшествия – еще одна из наиболее частых, хотя и проходящая в некоторых рассказах как эпизод.

Любопытно проследить за датировкой произведений писателя: чем ближе дата смерти, тем более странными, «сумасшедшими» кажутся его персонажи. Характер мышления, стилистика речи, да и сам выбор действующих лиц (оборотни, водяные-каппа, лешие-тэнгу и т.п.) всё сильнее отличаются от прежней повествовательной манеры автора. В новелле «Зубчатые колеса» писатель признается: «Я населил мир своего рассказа сверхъестественными животными. Больше того, в одном из этих животных я нарисовал самого себя». Можно предположить, что психическое заболевание постепенно захватывало писателя, оставляя всё меньше места для рассудка; и перед угрозой утраты личности, «потери лица» Акутагава совершил самоубийство по канонам «Бусидо», не прибегая при этом к мечу самурая.

Мне могут возразить, что психически больные люди совершают немало суицидов. Стоит ли нанизывать длинную цепь рассуждений и говорить о какой-то «потере лица»? Но самоубийства психически больных чаще совершаются по мотивам галлюцинаторно-бредовой симптоматики или в депрессивном состоянии. Суицид же из-за осознания себя психически больным – событие довольно редкое, ведь, как правило, сознание болезни, критика к ней у действительно душевнобольных отсутствует.

В 1920 г. З.Фрейд поразил мир открытием того, что вместе с принципом удовольствия (Eros) существует и тяга к смерти (Thanathos). Диалектике их взаимоотношений подчинена жизнь любого существа. Фрейд считал, что Eros — созидающее, мужское начало, а Thanathos – начало деструктивное, женское. Эта точка зрения поразительно близка одновременно к китайской культуре (диалектика взаимоотношений Инь и Янь, женского и мужского начал) и к культуре православного христианства (за плечами каждого человека двое – ангел-созидание за правым плечом и демон-разрушение – за левым.) Акутагава сам написал об этом в новелле «Зубчатые колеса»: «Я зашагал, сутулясь, чувствуя за своей спиной непрестанно преследующих меня духов мщения».

Демон, притаившийся за левым плечом японского писателя в тени ворот Расемон, коснулся его головы. Диалектические качели Инь и Янь замерли: иероглиф Инь перевесил. Страх потери лица оказался сильнее страха смерти.

«Верно, эта цикада Пеньем вся изошла, Одна скорлупка осталась».

В тени ворот Расемон по-прежнему таятся демоны. Японский кинорежиссер Акира Куросава, экранизировавший рассказ Акутагавы и назвавший фильм «Расемон», неоднократно пытался совершить суицид.

Игорь ЯКУШЕВ,
доцент Института
ментального здоровья.
Северный государственный
медицинский университет.