Она училась в Сорбонне

60-70-е годы Х1Хв. представляют собой один из самых удивительных и захватывающих периодов нашей истории. Время великих реформ и прекрасных надежд породило целое поколение ярких, талантливых, самоотверженных людей. В будущем они стали естествоиспытателями и врачами, писателями и публицистами, художниками и композиторами, государственными деятелями и революционерами-народниками, а тогда они еще были молоды и полны желания бескорыстно служить своему народу, а на каком поприще - научном, общественном или революционном - не имело для них принципиального значения. Среди этих людей мы встречаем немало женщин, захваченных всеобщим энтузиазмом, стремящихся выйти за узкие рамки, отведенные им законом, обычаями и привычной моралью. Одна из них - Надежда Кузьминична Скворцова-Михайловская (1852-1938), участница первого народнического кружка, психиатр и доктор медицины, автор воспоминаний, отрывки из которых мы публикуем сегодня.

Сведения о жизни Н.К.Скворцовой-Михайловской отрывочны и неполны. Она родилась 30 июля 1852 г. в Петербурге. Через два месяца умер от холеры ее отец, а мать в 28 лет осталась вдовой с четырьмя детьми. Первые уроки грамоты Надежда получила в 7 лет от своей старшей сестры, однако вскоре после этого она была отдана в приют принца Ольденбургского, обучение в котором, по ее воспоминаниям, было организовано не очень хорошо. Во всяком случае, при ее поступлении в петербургскую Коломенскую женскую гимназию (что стало возможным после того, как сестра вышла замуж, а оба брата поступили в высшие учебные заведения, в которых и жили) выяснилось, что она сильно отстает по нескольким предметам. Однако это удалось преодолеть, и в 1867 г., в возрасте всего15 лет, Надежда окончила гимназию с наградой, хотя ввиду ее юного возраста педагоги всерьез обсуждали вопрос о том, не рано ли давать ей диплом домашней наставницы.

Надежда Кузьминична вспоминает, что по окончании гимназии ей «стало... очень скучно дома» и она уговорила мать и дядю разрешить ей поступить на недавно открытые при Мариинской женской гимназии Педагогические курсы. Именно в этот период Скворцова-Михайловская познакомилась и подружилась со многими будущими революционерками-народницами (в том числе с С.Перовской, А.Корниловой-Мороз и др.) и принимала участие в самых первых шагах петербургских народнических кружков. Однако вскоре она, по словам Корниловой-Мороз, отказалась от общественной работы.

В 1869 г., по окончании курсов, Надежда Кузьминична поступила на службу помощницей контролера в Контроль IV Отделения Ведомства Императрицы Марии, в состав которого входили воспитательные дома, женские институты и гимназии и многое другое. Это была впервые открытая для женщин, требующая бухгалтерских знаний и некоторой квалификации, а потому вполне прилично оплачивавшаяся работа, но она вскоре перестала удовлетворять Скворцову-Михайловскую. Задумав учиться медицине, Надежда Кузьминична начала готовиться к экзаменам и вскоре уехала в Париж, поскольку в России в это время женщин не принимали в высшие медицинские учебные заведения.

Свои воспоминания она писала в возрасте 82 лет по просьбе кого-то из друзей. Будучи знакомой со многими выдающимися людьми своего времени, в том числе с И.С.Тургеневым, П.Л.Лавровым, А.Ф.Кони, Скворцова-Михайловская прежде всего хотела написать краткие очерки, посвященные тем, кто оставил свой след в истории нашей страны. Воспоминания эти, представляющие собой несколько пожелтевших тетрадей в коленкоровых переплетах, заполненных малоразборчивыми строчками, написанными простым карандашом, по-видимому сразу предназначались для публикации. Однако, насколько нам известно, только их часть, посвященная И.С.Тургеневу, увидела свет.

Сегодня мы впервые публикуем отрывок из воспоминаний Н. К.Скворцовой-Михайловской, повествующий об истории обучения в Ecole de medecine (Медицинский факультет Сорбонны) в Париже, куда она поступила в 1873 г. В свое время текст не был отредактирован автором, некоторые его части представляют собой черновые заметки. Разумеется, было бы совершенно неприемлемым редактировать текст воспоминаний сегодня, однако в нескольких предложениях, содержащих явные пропуски слов, мы нашли возможным восстановить пропущенное для лучшего понимания текста. Мы также включили в текст некоторые фразы, первоначально вычеркнутые автором. И в том и в другом случае текст помещен в квадратные скобки. Несмотря на все старания, некоторые слова так и не удалось разобрать. В этом случае, по необходимости, пришлось сделать пропуск и поставить многоточие [...], также как и в случаях, когда мы исключали из текста явные повторы или места, не имеющие отношения к истории медицины.

Публикуемая рукопись в настоящее время хранится в личном фонде Н. К.Скворцовой-Михайловской в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в С.-Петербурге (Ф. 699. Д. 8, 9, 10).

*   *   *

«Работа в Контроле мало удовлетворяла меня, и я задумала уехать за границу учиться медицине, чтобы быть полезной другим; вышла из Контроля и стала подготовляться к бакалаврским экзаменам в Париже, куда начали допускать женщин на медицинский факультет.

В это время в Петербурге начался процесс по делу Нечаева по поводу убийства Нечаевым студента Иванова, заподозренного Нечаевым в шпионстве. Сам Нечаев успел бежать за границу, а многие другие были арестованы и судимы за [соучастие], но, конечно, неучаствование в убийстве, как Волхов, Кой, Успенский, управляющий библиотекой князя Черкасова, и многие другие. [...]

...Я целые дни проводила на процессе в окр[ужном] суде с первого дня до окончания процесса. А затем стала приготовляться к отъезду, подготовляясь к бакалаврскому экзамену для поступления на медицинский факультет в Париже, Ecole de medecine [как все новые французские факультеты, составлявший совершенно особое учреждение, особые здания, управление и все остальное, так же как и юридический факультет... Я особенно налегала в своих занятиях на латинский язык, на бакалаврских экзаменах требовалось основательное знание его].

Право учиться медицине в Париже женщины получили благодаря проф. Broca, который поддержал нас при условии, конечно, что мы будем держать экзамены и исполнять все требования, как и мужчины. Проф. Broca, известный хирург... Он же известный антрополог. Первая женщина на медицинском факультете в Париже была англичанка Anderson, которая впоследствии была врачом [...] королевы Виктории. Из русских женщин первая была Екатерина Дмитриевна Гончарова, племянница женыА.С. Пушкина. [...]

В 1873 году, когда я поступила в Медицинскую школу, всех женщин было немного, русских - со мною 5, да англичанок 4 и ни одной француженки.

... Появление женщин на занятиях в Ecole de medecine было очень непривычным для французов, но мало-помалу с нами свыклись. Сначала мы держали себя очень далеко от студентов, даже не разговаривали с ними, но затем при совместных практических занятиях все привыкли к нам, и тем легче, что мы очень усердно работали, даже усерднее многих, многих студентов. В Медицинской школе было несколько тысяч студентов. Кроме французов, масса иностранцев, одних румын считалось в то время до 500 человек, но румыны не считались особенно примерными и больше сидели в cafe, чем на лекциях.

Курс в школе продолжался 5 лет. Затем шли докторские экзамены и по окончании их защита диссертации. Между курсами переходные экзамены.

На первом курсе нам читали физику (проф. Gavarret), химию извест[ный] проф.Wurts, ботанику пр[оф]. Baillon. В лаборатории химической у пр[оф]. Wurts работали только специалисты-химики. Но мы, я с подругой-однокурсницей, работали в химической лаборатории в Сорбонне упроф. Шюценбергера. Позволение там работать мы получили благодаря рекомендации одного русского химика, сибиряка Пономарева, который поручился за нас, что мы серьезно работаем. Проф. Шюцен-бергер руководил нами, был строг, и мы многому научились благодаря ему. Сорбонская химич[еская] лаборатория была отлично устроена, огромное помещение со всем необходимым для работ. Кроме нас двух, там не было студентов, а только химики-специалисты и многие из них уже с крупными научными именами. Проф. Шюценбергер был ученый с большим именем. Летом же перед экзаменом ботаники мы занимались в ботаническом саду, выдержав экзамены с 1-го на 2-й курс, в конце июля...

С начала занятий мы работали в Анатомическом театре... Препаровочные [были] отлично устроены в высоких, очень светлых и больших залах, столы с трубами для спуска жидкости. [...] На одном трупе работали по 5 человек. Столы не слишком близко один от другого, вообще работать было удобно. На нашем столе работали мы, две студентки (я с подругой), два русских студента и один тоже русский, приготовлявший свой докторский экзамен. Он нам показывал. Кроме того, общий руководитель доцент Pozzi, впоследствии профессор. Но Pozzi обходил все многочисленные столы не больше одного раза в день, [...]он читал лекции на препарированном трупе. Мы так старались чисто и даже красиво препарировать, что Pozzi читал иногда лекции всем над нашими препаратами. [Белые] халаты для работы нам давали в раздевальной за грошовую плату. В препараторской мы работали все утро и все свободное от теоретических лекций время.

На 2-м курсе нам читали: анатомию - профессор Sappey, известный анатом, автор двухтомной анатомии, гистологию - Robin (известный] антрополог), физиологию - Beclard. Пр[оф]. Sappey был очень строг на экзаменах, но мы так старались изучить анатомию, что получили от него высшую отметку, чем мы немало гордились.

На 3-м курсе посещение больниц было обязательно для студентов. Каждый день, приходя в больницу, мы должны были расписаться, и только посетив больницу известное число дней (4 инскрипции), мы получали право держать переходной экзамен с 3-го курса на 4-й.

Первые полгода я работала в больнице по внутренним болезням... Всем работающим студентам назначалось несколько больных, не меньше 5, за которыми мы должны были следить и писать их историю болезни. Перед приходом профессора мы должны были обойти своих больных и записать, что нашли у них. С 8 часов утра мы уже должны были быть в больнице, а с 10 часов утра профессор делал обход всех больных с нами со всеми и учил нас. Вечером обход делал интерн (старший помощник), и мы могли присутствовать при этом, если было время. Кроме нас, в кардиоотделении были еще экстерны и интерны. На 2-е полугодие я перешла в хирургическое отделение той же больницы к проф. Despres. Там мы обходили больных с профессором, а затем присутствовали на консультации приходящих больных, делали перевязки и присутствовали на операциях и вскрытиях, если таковые были.

Все перевязки обязаны были делать экстерны, старшие помощники профессора клиники, но мы старались как можно больше помогать им, чтобы набить себе руку. Кроме больницы, мы ходили еще на теоретические лекции - по внутренним] болезням проф. [...] хирургии Trelat.

Еще были практические занятия с микроскопом по гистологии и патологической анатомии. Да вечером еще надо было почитать по тем наукам, которыми занимались днем. И все это мы делали с увлечением, сил хватало на все. На 4-м курсе посещали больницы по накожным и венерическим болезням и там получали отдельных больных и делали им перевязки или что полагалось. А также детские больницы, глазные, присутствовали при операциях. Гинекологию и акушерство проходили уже на 5-м курсе. Затем шли докторские экзамены и диссертация.

Я не перечисляю всех теоретических лекций, которые приходилось слушать, как фармакологию, историю медицины и другие. Все теоретические лекции читались днем с 2 до 6 часов, а посещения больниц утром с 8 до 12 и позже.

По нервным болезням посещали женскую больницу Salpetriere - отделение проф. Шарко, которое он и устроил, потому что Salpetriere - это богадельня для старых. Но главное, что привлекало к Шарко докторов со всего света, - это были его лекции по воскресеньям. В огромной аудитории на полторы тысячи слушателей было битком набито слушателями, и чтобы получить место поближе, надо было прийти за добрый час до начала лекции. На своих лекциях он показывал много больных, уже изученных им. Шарко был замечательный клиницист, наблюдатель удивительный. Наблюдение и наблюдение - самое главное в науке, как говорил нам И.П.Павлов. У французов эта сторона науки всегда процветала особенно.

По психиатрии мы посещали [психиатрическую больницу] Asile Ste. Anne, отделение профессора Маньяна, который читал лекции тоже и по воскресеньям. Он умер в 95 лет и все еще на посту президента высшего ученого общества по медицине - Академии медицины. В свой приезд в Париж наш Сергей Петрович Боткин присутствовал при приеме новых больных Маньяном, и С. П. удивляло умение Маньяна выпытать всю душу у больного, у такого особенно скрытного, какими бывают многие душевнобольные.

Не успела я защитить диссертацию, как ко мне приехал тяжелобольной брат, которого русские врачи послали в [Ментону], куда я и отвезла его и где он скончался на моих руках. Из Ментоны я повезла его прах в Петербург. Но тут вышла легкая заминка. Все 8 лет моей медицинской учебы я прожила за границей, не возвращаясь в Россию. На это очень дурно посмотрели в 3-м отделении. Но хлопоты родных, их представление о том, что я получила диплом доктора медицины, значит, занималась ученьем, кончились успешно. На всякий случай, один родственник приехал на границу [...], чтобы принять и везти в Петербург прах брата, если меня задержат. Но и меня пропустили.

После похорон брата я вернулась в Париж, чтобы закончить некоторые медицинские литературные работы для «Archives de Neurologie», а покончив с ними, вернулась [окончательно] в Петербург и держала экзамены при Женских Медицинских курсах на право практики, как то полагалось тогда всем иностранным докторам медицины. После чего я поступила в психиатрическую больницу Николая Чудотворца, где начала заниматься еще до русских экзаменов...

...Не успела я вернуться [из России после похорон брата], как получила от m-me Виардо письмо, что Иван Сергеевич [Тургенев] просит меня приехать к нему. Я знала, что в это время он был тяжко болен. Когда я приехала к нему, меня тотчас же провели к нему. Он лежал на механической кровати с двойным дном. Верхняя часть поднималась на винтах, так как больной не мог двигаться. Он попросил меня сесть и объяснил, зачем позвал меня. Передаю его словами: «Видите, в каком я положении. Страдаю невыносимо. Помочь мне не могут, кто бы ни лечил меня. Я человек неверующий и считаю себя вправе распоряжаться своей жизнью. Прошу вас, дайте мне отраву, чтобы прекратить мои мучения».

Можно себе представить мое положение. Я новоиспеченный доктор, отравляющий нашего знаменитого Тургенева. Собравшись с силами, я начала его уговаривать, что при нервных болезнях (тогда его болезнь считали такой) не следует говорить о неизлечимости, поправка может прийти скорее, чем ожидаешь, не следует терять надежды и сокращать такую жизнь, которая может дать еще так много и т.д. и т.п. Видя, что он не получит от меня желаемого, он отпустил меня, предварительно взяв с меня слово никому не говорить, зачем он звал меня. Я дала ему слово и свято держала его».

*   *   *

В 1881 г. Скворцова-Михайловская защитила докторскую диссертацию на тему «De la cecite et de la surdite des mots dans l'aphasie» («О словесной слепоте и глухоте при афазии»), в том же году ее избрали членом французского медико-психологического общества. К глубокому сожалению, она не написала ничего ни о своей работе в больнице Николая Чудотворца в Петербурге, где одним из ее пациентов был, например, выдающийся отечественный психиатр В.Х.Кандинский (1849-1889), ни о последующих годах своей жизни.

Ольга ВАЛЬКОВА, кандидат исторических наук.
Институт истории естествознания и техники им С.И.Вавилова РАН.