Выдающийся нейрохирург

В августе 2025 г. исполняется 100 лет со дня рождения Сергея Николаевича Федорова (1925-1995) – крупнейшего деятеля нейро­хирургии и самобытной личности. 

Несколько десятилетий он вместе с немногими коллегами был гордостью нейрохирургии СССР и России. Можно вспомнить о его регалиях, но они отступают на второй план перед хи­рургическим талантом и необыкновенными человечески­ми достоинствами. Был он профессором, доктором меди­цинских наук, лауреатом Государственной премии СССР, заслуженным деятелем науки России... Руководил 25 лет онкологической клиникой Института нейрохирургии им. Н.Н.Бурденко, где создал школу базальных нейрохи­рургов.

Но мои заметки – воспомина­ния о Сереже Федорове, ибо для меня он всегда был и ос­тался Сережей. И пишу я о нем, как о друге, а не его био­графию и тем более не некролог.

Как я люблю его и как мало знаю о нем. Странным даже мне самому кажется это признание. Ведь 37 лет мы с ним были знакомы, 33 года дружили. Столько вместе испытали и пережили! Но он был мало разговорчив, а я не лез ему в душу. Мог только наблюдать и по поступкам, да немногим словам судить о глубинных пла­стах этой сильной натуры.

...Сережа не имел стремления произвести впечатле­ние. Но всегда его производил – первое отличительное качество истинной личности, независимо от профессии, регалий, должности, возраста, внешних достоинств... В Сереже было то, что на­зывается обаянием человека.

Длинный, жилистый, с худым четко расчерченным лицом, с проницательным взглядом чуть насмешливых с лукавинкой глаз из под густых нависших бровей, с заче­санными назад темными волосами, высоким лбом, слож­ными завитками сизоватых от курения ушей, породистым носом, большим ртом в обрамлении тонких губ с вечной сигареткой в зубах. Обычно суровый, даже мрачноватый, он очень светло, как-то по-детски смеялся... Таким я впервые увидел Сережу в октябре 1958 года, и таким он оставался до конца дней своих, хотя еще больше усох, побледнел, добавилось борозд-морщин, поседела и поредела шевелю­ра. Возраст, болезни, обстоятельства – все мы так не ме­няемся-меняемся.

Сережа – москвич по рождению. В 1942 г., закончив школу в семнадцать лет добровольцем ушел на фронт. был ранен. После демобилизации решил стать врачом и поступил на лечфак Второго Московского меда. Закончив, решил стать нейрохирургом. И с 1954 г. вся его жизнь связана с Институтом нейрохирургии.

Сережа был кумиром нейрохирургической молодежи. За все безотказно брался, во всем был умел и удачлив, всем щедро помогал. К нему тянулись и Саша Коновалов, и Юра Филатов, и Тэд Корженевский, и Витя Салалыкин, и Валера Корниенко... Поучиться у Федорова было чему. А учил он всегда просто, предметно, толково объясняя, показывая все своими золотыми руками.

Голо­вастый и рукастый Сережа оказался у истоков внедрения в Институте прямой вертебральной ангиографии (и делал её лучше всех), трахеотомии, стереотаксических и сосуди­стых операций... Вместе с Борисом Григорьевичем Егоро­вым создавал новый нейрохирургический инструмента­рий. Он был человеком, который сам себя нещадно экс­плуатировал, хотя другие этим тоже не пренебрегали.

Профессор Григорий Павлович Корнянский, руково­дитель 1-го отделения, где работал Сережа, пожалуй, первый из старшего поколения оценил мануальный талант моло­дого нейрохирурга. Исходя из пользы для больных и удобства для себя, он стал отдавать Сереже свои опера­ции. И вскоре Федоров выдвинулся в сильнейшие нейро­хирурги – сначала клиники, а затем Института.

В 1966 г, Александр Иванович Арутюнов назначил Федорова ру­ководителем нейрососудистого отделения. Но еще до этого Сережа фактически стал создате­лем нижегородской школы нейрохирургов. Как возмож­но, работая в столице, воспитывать нейрохирургов в про­винции? Я причастен к этому и могу рассказать подробней.

В Горьком по решению Минздрава Рос­сии в 1963 г. открывался межобластной нейрохирургический центр, и меня после московской аспирантуры пригласили для его организации.

Дело по мне, но оказался в странной и сложной ситуации. С одной стороны, молодые способные хирурги и травматологи с желанием оперировать на головном и спинном мозге, но по существу без нейрохирургических навыков и тем более школы. С другой, – пожилой руко­водитель, фронтовой хирург, травматолог и ортопед по анамнезу, не владевший неврологией.

В создававшийся центр старался заложить воспринятые мной принципы работы московского Института нейрохирургии. Я мог научить топической диагностике и основам ве­дения нейрохирургических пациентов. Но нау­чить оперировать, понятно, не мог. А это, в ко­нечном счете, самое важное, самое необходимое для ней­рохирургической службы. Вместе с коллегами я ставил диагноз, а результаты оперативного лечения, особенно в нейроонкологии, нередко разочаровывали, но прежде всего страдали больные.

100-коечная клиника, 10 молодых нейрохирургов: нужен был учитель, нужна была школа. Обстоятельства сложились так, что руководитель нейрохирургического центра ушел в затянувшийся творческий отпуск для за­вершения докторской диссертации. На меня возложили его обязанности. Руки были развязаны, и я, никого не обижая, мог действовать на свой страх и риск.

Сначала, думая только о больных, отправлял все сложные случаи в Москву. Потом, думая о будущем ней­рохирургического центра и тех же больных, стал пригла­шать на операции в Горький мастеров из Москвы.

Московские коллеги, несмотря на свои дела и заботы, сразу откликались на мои просьбы прие­хать в Горький. Но как-то так получилось, что самым лег­ким на подъем, самым безотказным оказался Сережа Фе­доров. И может быть я злоупотреблял этим – Сережа с 1964 по 1967 гг. (до своего отъезда в Алжир) приезжал к нам оперировать более 20 раз. Он стал моим ближайшим дру­гом.

Всем Федоров пришелся по душе. К нему привыкли, к нему тянулись и главное – у него учились. Он многое привил молодым, показал планку высоты большого ней­рохирурга. Сережа первый настоящий учитель нижего­родских нейрохирургов – выпестовал свою школу в Горьком раньше, чем это ему удалось в Москве.

Обычно Сережа прилетал по санавиации – это была самая удобная форма вызова. Из аэропорта скорой по­мощью прямо в клинику. Мы докладывали ему 2-3 больных, показывали ангиограммы, анализы. Как правило, он со­глашался с диагнозом. Тут же начиналась операция, к ко­торой больной был подготовлен.

Сосредоточенный, немногословный Сережа работал быстро. Любые задержки раздражали его. Впрочем, если его спрашивали о чем-то по ходу хирургического вмешательства, то подробно от­вечал ассистенту. Федоровский темп был легко объясним. Он считал, что чем быстрее сделана операция, тем луч­ше перенесет ее больной. Удивительно точно выходил на опухоль. Почти всегда успевал в самом начале остановить кровотечение и как-то, я бы сказал, артистично, удалить новообразование.

Каждая, даже самая удачная операция доставалась ему нелегко. Он не показывал этого, но думал о проопе­рированном больном и днем, и ночью. Сережа всегда ос­танавливался у меня, и я нередко заставал его курящим и смотрящим в ночное окно. Дежурные врачи были преду­преждены Федоровым – при малейших сомнениях при­сылайте скорую. Но порой Сережа не выдерживал и про­сил меня узнать, как больной. Телефона в квартире тогда не было, и я, выполняя его просьбу, тут же выбегал к ближайшему уличному автомату. Он, казалось, успокаи­вался...

Оперируя наших больных и обучая наших нейрохи­рургов, Сережа одновременно здорово помогал Институту нейрохирургии с инструментарием. Дело в том, что в Горьковской области находятся 2 крупнейших в России медико-инструментальных завода – Ворсменский и Тумботинский.

Огромная нагрузка и ответственность, ложившиеся на Сережу в те 2-3 дня, которые он обычно проводил в нейрохирургическом центре, требовали и какой-то релак­сации. Если день выдавался жарким, и мы освобождались пораньше, то переплывали на катере через реку – на ма­лолюдный заволжский пляж.

Однажды Сережа Федоров, Юра Филатов и я заплыли на песчаный островок – один из тех, которые вдруг почему-то образуются посреди реки и так же неожиданно исчезают. Сережа сел у заострен­ного, как нос у корабля, конца островка, опустил ноги в воду и закричал; – «Ребята, глядите: – одна нога в Волге, другая в Оке!» Это было правдой: сливаясь, обе реки еще долго сохраняют каждая свое течение и свой цвет воды – голубой у Волги и серый у Оки...

Сережа был надежным, удивительно безотказным и деликатно-трогательным другом. Дружбу он никогда не декларировал, а всегда осуществлял конкретными делами.

Сам Сережа был гордым и стеснительным одновре­менно. За 30 лет дружбы лишь несколько раз он в сосла­гательной форме обратился ко мне за поддержкой. Для меня это было больше, чем приказ. Я во что бы то ни ста­ло стремился выполнить просьбы друга. Крайние необхо­димости, заставившие Сережу писать или звонить мне, были связаны с его «Волгами», старой и новой, точнее с запасными частями (а я, напомню, жил в Горьком и, ко­нечно, консультировал в медсанчасти автозавода).

Многие годы Федоровы жили тесно – сначала у ро­дителей в Сокольниках, затем Сережа, Зина и двое доче­рей – в двухкомнатной хрущевке с «гаванной» на Трифоновской. Но как-то А.И.Арутюнов и Сережа удачно прооперировали жену маршала А.М.Василевского. Со­трудники сережиного отделения подсказали маршалу, как лучше всего отблагодарить нейрохирурга. Моссовет прислушался к ходатайству знаменитого полководца, и в 70-х годах Федоровы переехали в трехкомнатную квартиру на Преображенке.

Дом Федоровых был гостеприимен, полон родствен­ников, друзей, просто знакомых. Как это все они выдер­живали, представить трудно. Я сам часто ночевал у Федо­ровых – и на старой, и на новой квартире. Как-то раз, опоздав на поезд, я оказался без крова. К кому же из друзей без звонка явиться поздним вечером – ко­нечно, к Сереже. Приплелся, а никого нет; сел у двери да уснул. Так они меня и застали, когда вернулись домой.

Есть жесткая русская пословица: «У погоста живя, обо всех не наплачешься». Этой горькой истине хирургов учит сама жизнь. Даже самым лучшим и самым талантли­вым из них приходится провожать больных в мир иной чаще, чем обычным людям. Мастерству человека нередко противостоит природа. И многие из врачей – в ущерб себе – сохраняют способность к полной мере сострада­ния.

Вспоминается такой эпизод. Однажды мы с женой были приглашены в гости к Федоровым. Явились в назна­ченный срок, но Сережи не было дома. Не приехал он и через час, а когда, наконец, явился, был невесел и сказал только, что делал сложную операцию. Застолье не клеи­лось. Сережа звонил по телефону в клинику, мрачнел и, уже провожая нас, сказал: – «Так и не могу привыкнуть к смерти. Все мне кажется, что я виноват».

…Сережа был не только блистательным нейрохирур­гом, но и мыслителем, хотя себя он таковым не считал, как и не считал себя ученым. «Я прежде всего врач» – утверждал он. Его оценки были афористичны и мудры. Ему были свойственны поразительная интуиция, чувствование сути человека. Характеристики, которые он давал коллегам, были удивительно точны, хотя порой и убийственны.

Писать Сережа не любил. Тянул несколько лишних лет с кандидатской диссертацией, посвященной модифи­цированным им методикам вертебральной ангиографии. Впрочем, была еще и иная причина задержки.

Зимой 1962 г., когда в Институт привезли погибаю­щего от тяжелой черепно-мозговой травмы академика Л.Д.Ландау, то лечащим врачом назначили Сережу. Кон­сультантов и своих, и заграничных было много, а леча­щий врач – один. Несколько месяцев Сережа жил в Ин­ституте, безотлучно находился у своего всемирно извест­ного пациента. Все, что решал консилиум звезд невроло­гии и нейрохирургии, выполнял Сережа, многое острое, острейшее вынужден был решать сам, беря на себя ис­ключительную ответственность. Знаменитые физики-кол­леги и ученики Ландау  оценили высокий профессиона­лизм Сережи. Полные признательности надежному док­тору сами без всяких просьб пообещали добиться прису­ждения ему ВАК ученой степени кандидата медицинских наук по совокупности научных работ без защиты диссер­тации.

Академик Ландау выжил, выписался из Института. Сережа стал героем очерков и фотографий в газетах, журналах, книгах. О нем было легко писать – эффектная внешность, сложная профессия, талантливый врач с фронтовым анамнезом, мужественная личность и совер­шенное им чудо – спасение Льва Давидовича из, каза­лось, безнадежного состояния,.. Но физики о своем обе­щании забыли.

Сережа напрочь был лишен карьерных начал. Всего достиг своим трудом, незаурядными способностями, свои­ми человеческими достоинствами, порядочностью. Он ни­когда не выдвигался сам – его выдвигали другие. Правда, был у Сережи один – по тем временам значительный – изъян: младший сын офицера из охраны Сталина оказал­ся беспартийным.

Помню, как ко мне обратилась секретарь партбюро Института нейрохирургии: – «Леонид Болеславович, Вы друг Сергея Николаевича, прошу Вас убедить его всту­пить в партию. Это нужно и для него, и для Института. Дирекция и партбюро рекомендуют его на заведывание первой нейроонкологической клиникой. Ученый Совет он, бесспорно, пройдет. А вот на уровне утверждения в Ака­демии возникнут сложности, тем более, что он еще и не доктор наук».

В те недалекие времена членство в КПСС было пер­вой обязательной предпосылкой для занятия любой руко­водящей должности, даже заведывания клиникой в ака­демическом Институте. Некоторые мои друзья-коллеги были вынуждены вступить в партию с тем, чтобы занять административные посты в Институте и не отдать его в чужие руки. Они были и оставались высокими профес­сионалами и порядочными людьми; считаю, что именно поэтому, во имя дела, поступали правильно.

Я пообещал переговорить с Сережей, хотя знал, что это бесполезно. Так оно и вышло:  «Лихтерман, иди ты подальше. Как будет – так будет, а вступать в партию ради должности я не стану». И тем не менее Бюро отде­ления клинической медицины, а затем и Президиум АМН СССР   утвердили   кандидата   медицинских   наук С.Н.Федорова руководителем I отделения как прошедшего по конкурсу. Четверть века Сергей Николаевич в этом качестве пестовал собственную школу нейрохирургов в Институте.

В качестве докторской диссертации он представил пионерский труд по хирургии базальных опухолей мозга. Все друзья и сотрудники Сережи мечтали о защите им докторской. Сережа сам выбрал официальных оппонентов. Вместе с мэтрами нейрохирургии профессорами Иосифом Марко­вичем Иргером и Эфраимом Исааковичем Злотником в их число попал и я.

В день защиты в декабре 1980 г. конференц-зал Ин­ститута был полон. Сережу знали и любили в Москве многие; тема тоже влекла публику.

После добротного доклада Сережи и его ответов на вопросы выступил профессор И. Иргер с глубоким положи­тельным отзывом. Второй оппонент профессор Э. Злотник искренне восхи­щался разработанными оперативными доступами и полу­ченными результатами. Возражать им было нечего.

Что же оставалось сказать мне – третьему оппоненту и к тому же неврологу? Я сосредото­чил внимание на важности и перспективности развитой в труде Сережи концепции фазности течения нейрохирур­гической патологии применительно к базальным менингиомам. Выступило и несколько неофициальных оппо­нентов, также высоко оценивших диссертацию Сережи. Исход был предрешен – единогласно «за».

Банкет старого молодого доктора наук проходил у него на квартире. Стол был обилен. Мест не хватало. Сережа был необычно возбужден (я потом понял почему – накануне у него онемела левые рука и нога, и он всерьез подумал, что не сможет выйти на защиту. А тут онемение исчезло, защита прошла вели­колепно, банкет проходит удачно). Подъехал председатель Спецсовета, директор Института профессор Александр Николаевич Коновалов. Сережа обрадовался и выдал ему свои рекомендации: – «В типичных случаях давайте боль­ше оперировать другим, а сами сосредоточьтесь на более высоких и нужных для Института проблемах». Коновалов по­морщился, криво улыбнулся и стерпел. Он так же, как и все друзья и почитатели Сережи, радовался свершению столь долгожданного акта.

...Сережа был международным нейрохирургом с от­крытой визой для срочного вылета в любую страну мира. Где он только ни побывал, где только ни оперировал; и в Южной Америке, и в Африке, и в Азии, и в Австралии, и в Европе. Квартира его была полна сувениров со всего света. Я заслушивался его рассказами о дальних странствиях, Сережа раздвигал мои представления о мире.

Сергей Николаевич Федоров – в силу своего склада – был созидателем самого высокого уровня: всюду, где он работал, воспитывал нейрохирургов, создавая школы. Так было в Горьком. Так было в Алжире, где Сергей Николаевич проработал 2 года. Конечно, самая большая школа С.Н. Федорова в Москве, где среди его учеников такие крупные нейрохирурги, как Юрий Трунин, Борис Кадашев, Павел Калинин, Алексей Шкарубо… Много учеников Сергея Николаевича работает в ближнем и дальнем зарубежье.

Научные доклады Сергея Николаевича звучали на всемирных и европейских форумах нейрохирургов. Главным его рабочим местом была первая операционная, а в промежутках между операциями – стол в ординатор­ской, где он сидел, курил, выслушивал рапорты врачей и сестер, беседовал с родными больных, руководил клини­ческими разборами, принимал решения. Для безотлага­тельных доверительных разговоров мы выходили с Сере­жей в коридор и, стоя у окна, обсуждали проблему.

... Рак легкого настиг Сережу и быстро набирал силу.

Свой диагноз и прогноз Сережа знал: – «Что опериро­ваться, что не оперироваться – один конец», – говорил он. Но все-таки пошел на операцию, хотя особо и не на­деялся; – «Кормить семью надо», – объяснил свое реше­ние, когда я навестил его в Институте онкологии им.Герцена. Торакальный хирург профессор Трахтенберг успешно прооперировал своего коллегу нейрохирурга профессора Федорова.

Сережа прожил еще 5 лет, но у него уже не было прежних сил – похудел, поседел, мучала одышка, а характер, пове­дение, привычки остались прежними. Все пре­красно понимая, он вернулся к курению. Сережа был фа­талистом. Тяжело переживал свои явственные физиче­ские ограничения, однако снова становился, пусть гораздо реже, к операционному столу.

Федорова высоко ценили всегда, хотя он бывал и «неудобным» профессором.

И Александр Николаевич Коновалов, и его замы по­вели себя не только гуманно, но и делали все так дели­катно, что самолюбивый Сережа (подачек он бы не снес) не чувствовал какого-либо ущемления, мог продолжать руководить отделением до последнего своего дня. Это бы­ло бы, конечно, невозможно осуществить, если бы жела­ние «сверху» не смыкалось с подобным желанием «снизу». И нянечки, и сестры, и врачи отделения хотели того же – они все благодарно любили Федорова и были преданы ему. Клиника крепла, научные исследования развивались и, сознавая свои ограничения, все же Сережа ощущал себя необходимым в деле.

Сережа был скромным. К наградам и регалиям не стремился. И Государственная премия СССР за новый нейрохирургический инструментарий, и почетное звание «Заслуженный деятель науки России» пришли к нему бла­годаря хлопотам его коллег и друзей. Сам Сережа для этого пальцем о палец не ударил.

Любопытная сложилась ситуация с «Заслуженным деятелем науки». В Институте все считали, что Сережа давно имеет это почетное звание. И совершенно случай­но, когда мы с Яшаром Керимовичем Гасановым – на­шим заместителем директора по социальному развитию Института, в апреле 1995 г. обсуждали, как отметить юби­лей профессора Федорова, вдруг всплыло, что Сергей Ни­колаевич не имел «Заслуженного». Колесо представления закрутилось, и к августовскому юбилею Сережи Президент России успел подписать Указ о присвоении профессору Федорову Сергею Николаевичу почетного звания «Заслу­женный деятель науки Российской федерации».

1995 год был для Сережи годом круглых дат: собст­венное 70-летие, 50-летие Победы раненого фронтовика, 5-летие переживания после операции и, увы, годом его смерти.

Декомпенсация наступила как-то сразу в конце ок­тября. Помню мою последнюю встречу с Сережей. Я знал, что состояние Сережи уже безнадежное. Позвонил Зине, чтобы узнать, могу ли ненадолго придти к Сереже. Он пожелал видеть меня. Вместе с фруктами я понес Се­реже только что выпущенную под моей научной редакци­ей замечательную книгу Петера Дууса «Топический диаг­ноз в неврологии».

Сережа лежал у окна с тяжелейшей одышкой, вконец изможденный, бледный, почти прозрачный. Он улыб­нулся мне, протянул худющую руку и спросил: «Опять что-нибудь написал?» Я отдал ему Дууса.

Он, к моему удивлению, как обычно перелистал кни­гу и удовлетворенно сказал:  «Стоящее дело».

Я чувствовал, как ему тяжело держать себя в разговоре, и собрался уходить: – «Леня, прошу тебя – пере­дай всем коллегам в Институте, чтобы не навещали меня. Я не хочу, чтобы меня видели в таком жалком состоянии. А умирать я приеду в Институт, тогда со всеми и сви­жусь». И действительно, вечером накануне смерти Сере­жу с его согласия привезли в реанимацию alma mater. Он был мужественным и критичным к себе до конца. Когда стали срочно налаживать «букет» капельниц, он четко сказал: – «Бесполезно». К утру его не стало.

После гражданской панихиды Сережу отпевали в храме Святителя Николая-чудотворца, который, потеснив научную библиотеку Института, расположился как раз над его операционной, тоже бывшей частью дореволюционной церкви. Здесь многие годы нейрохирургический бог профессор Сергей Николаевич Федоров, забыв о се­бе, спасал тысячи больных. Тело и душа. Когда мы боле­ем, то и Бог болеет.

Хоронили Сережу далеко от Москвы – в Абрамцево, где у него дача и где на кладбище лежат его родители, Ноябрьский день выдался необычно ясным, солнечным и морозным. Все страшно замерзли, но никто не уходил. Переминались у свежей могилы. Юра Филатов, глядя на уходящие в синее небо при­порошенные снегом высокие ели, сказал: – «Как хорошо, что Сережка такой истинно русский человек – будет ле­жать среди любимой им русской природы».

Леонид ЛИХТЕРМАН, профессор,

заслуженный деятель науки РФ,

Лауреат Государственной премии России,

Национальный медицинский исследовательский центр нейрохирургии им. Н.Н.Бурденко